Улисс

Странно, но в обретенной поутру жизни он обнаружил рядом с собой Елизавету. Чуть позже, крайне аккуратно, он выяснил, что, кроме нее, у него имеется еще трое детей. И что живут они на его зарплату, потому что Елизавете после очередных родов на ферму, где она раньше работала дояркой, возвращаться не хотелось. Ее вполне устраивала роль скучной домохозяйки, отчего сердце Павла разрывала такая несказанная нежность, что он устроился еще на вторую ставку в соседний совхоз.

Елизавета была в его жизни! А все остальное было не важно.

Хотя иногда, по случаю, он любил смотреть на реальность из окна водонапорной башни, словно надеялся, что когда-нибудь по тропинке от железнодорожной платформы к поселку пройдет кто-нибудь из прежнего мира. Павел был уверен в том, что обязательно узнает этого человека.

А его в жизни Елизаветы не было. С ней случилась настоящая жизнь. Когда женщина это поняла, то у нее такой груз с души свалился, что она не знала, как Бога благодарить. Отчего Бородина твердо решила запомнить эти дни примерно так. Была встреча с довольно милым другом детства. Отключалось электричество. Они старинные часы слушали. Романтика! После них такие странные сны снились!

Утром наконец она доехала до дома к детям. Вдоволь наобнимавшись с ними, практичная Елизавета поехала и отдала бриллиантовый гарнитур в ювелирный магазин на реализацию. А уже вечером они всей семьей летели в самолете на юга.

В аэропорту Елизавете показалось, что она увидела сердитого фотографа из вчерашней жизни. Тот в окружении двух хорошеньких девиц о чем-то спорил со стюардессой. Он даже мельком взглянул на Елизавету, но взгляда не задержал. Оба уха у Касатонова находились на месте.

Бородина на всякий случай поспешила скрыться в толпе и больше не смотреть в сторону здешнего Ивана Федоровича.

В самолете ее супруг восторженно пил предлагаемое стюардессами шампанское и рылся в глянцевом туристическом буклете.

– Ты представляешь?! – восклицал он. – Об этом курорте писал Гомер! Родина Одиссея. Итака! Помнишь, как его звали на самом деле?

– На самом деле его звали Улисс, – покорно отвечала Елизавета и смотрела, как за стеклом иллюминатора в черной холодной пустоте плыли крупные октябрьские звезды.

– Правильно! – радовался ее образованию муж. – Улисс! Мой друг, литературный критик Аркаша Шварцер, говорит, что коренных сюжетов в мировой литературе всего около четырех. И все они есть у Гомера. Улисс – один из них. На самом деле это история не о путешествии в другие миры, а о вечном возвращении к себе. И о том, что почти никто не возвращается.

– Не слушай его, – посоветовала Елизавета. – Если нужно, то вернуться откуда угодно и куда угодно можно. Было бы ради чего.

– Ты действительно в этом уверена? – забирая у стюардессы очередной бокал с шампанским, заинтересовался Николай.

– Я просто знаю, – вздохнула Лиза, вновь переводя взгляд на сверкающую пустоту в иллюминаторе.

И в этой пустоте было все. Абсолютно все. И она, все-таки открывшая дверь Павлу, когда за окном сверкнула зарница и прозвучал телефонный звонок, тоже была, конечно.

Записки на полях и лесах (очерки душевной жизни)

Бронзовые трубы

Представляя в детстве свое будущее, я неизменно включал славу даже в самый аскетичный список.

Мое младенческое воображение рисовало ослепительные картины великосветских вечеров и пленяющую истому пляжных будней, лакричный привкус на губах от абсента, за мгновение до этого выпитого случайно встреченной на балу длинноногой креолкой, плотоядную ярость гоночного болида, с отчаянным стоном вспарывающего знойную дымку над пустынной автострадой, белый шелк, волнами ниспадающий с загорелых девичьих плеч на прохладные плиты запущенного зимнего сада, неоновое зарево над берегом вдали, наблюдаемое с капитанского мостика трехпалубной яхты, купленной в придачу к острову в Тихом океане, сладкие опиумные сны с собственным свежеотпечатанным романом на коленях, в глубоком кресле под книжными стеллажами в огромной библиотеке, сдержанный полупоклон под восторженный рев толпы на церемонии прижизненного открытия бронзового памятника на площади в исторической части города.

Много еще о чем думал голенастый третьеклассник, собирая с бабушками черную смородину на деревенском огороде много-много лет назад. Именно в те сказочные времена я записал в свой список славу вторым пунктом, первым неизменно шла семья, потому что у меня ее толком не было. Но уже тогда я понимал, что слава в ее каноническом варианте – не совсем то, что может предложить отчизна, хотя искренне надеялся, что к возрасту моей половой зрелости сама отчизна должна будет некоторым образом измениться. Так и произошло. Или почти так. Искренне убежден, что совершил преступную ошибку, не сформулировав детально на листе, вырванном из тетради по математике, подробный план изменений родины. Обычно все происходит так, как я наметил. Или мне это просто кажется. Может, череда совпадений?