Улисс

Лет десять мне было, и я жил в деревне у бабушки, где учился в школе за три километра от дома. И каждый день я возвращался после уроков через поле, над которым осенью и весной неторопливо ползли пепельные громады грозовых массивов. Вот малышу ангелы и навеяли.

Следующий свой поэтический опыт я произвел уже перед выпускными экзаменами. К тому времени я уже определился с будущей профессией и дотошно исследовал все доступные способы самовыражения. После непродолжительных экспериментов с рифмованными форматами я пришел к выводу, что поэзия может нести вспомогательные функции в творческом процессе, однако, несомненно, подлежит искусственной имитации. В подтверждение своей теории я на скорую руку организовал несколько композиций, стилизованных под «золотой» и «серебряный» век. Получилось предсказуемо хорошо:

Скажи мне что-нибудь, скажи,
В твоих устах пустяк – загадка,
Коньяк, в закуску шоколадка,
Намек и сердцем на ножи.
Скажи мне что-нибудь, скажи,
Не голос слушаю, но звуки,
В предчувствии прекрасной муки
Словами голову вскружи.
Скажи мне что-нибудь, скажи,
Тут не придумаешь некстати,
В четыре шага от кровати
И в четверть шага от души.

Было лестно через несколько лет узнать, что композитор Таривердиев (Царствие ему Небесное) написал музыку на вышеприведенные строки, о чем мне сообщила теща, вернувшись как-то с его концерта в Доме ученых.

Или:

Зима, декабрь, все идет.
Года, часы, недели.
Из конфетти пурга метет
И ватные метели.
На тополях пустые гнезда,
Тоска, игрушками звени,
Срывай серебряные звезды
Из алюминиевой фольги.

Удовлетворившись результатами проведенных исследований, я отложил поэзию до случая и обращался к ее помощи большей частью по нуждам бытового характера. Так, предположим, дабы сберечь силы на мелких мировоззренческих декларациях, я сложил свой гимн, который годами использовал по случаю, вместо тоста.

Я иду с канделябром мимо мусорных куч,
Я изыскан в манерах, я духами пахуч.
Меня ждет королева, с балдахином кровать,
Я иду с канделябром, мне на все наплевать.

От природы отличаясь завидным трудолюбием, но не презрев юношеские утехи, я сочинил нечто беспроигрышное, неоскорбительно лишая объект вожделения объективности, если оная вообще существует.

Ваши речи до боли земные,
Ваши ручки способны на шалость,
Ваши глазки настолько пустые,
Что невольно рождается жалость.
Но Вы что-то сумели нарушить,
И я стал белый свет ненавидеть.
Почему мне Вас хочется слушать,
Почему мне Вас хочется видеть?
Все, что можно, на свет извлекая
Из немногих непознанных истин,
Мне открылась одна – но какая?!
Ты же любишь, Иван Охлобыстин.

Вышеприведенное сочинение экономило мне от получаса до недели, в зависимости от характера и воспитания барышни. Не премину заметить, что воспитанные девушки экономили времени значительно больше, отчего ценились выше. Особенно волоокие выпускницы Московской консерватории и смешливые слушательницы Высшей школы КГБ.

Неумолимый, как возрастной остеохондроз, опыт принудил меня еще к трем-четырем сочинительским опытам, но исключительно по вопросам службы. Были созданы: патриотический спич в амфибрахии, демократические частушки и столь же благозвучный, сколь и лицемерный приветственный сонет, с набором сменных шапок под фамилии начальствующих чинов.

Чуть позже я милостиво освободил стихию поэзии от административной нагрузки, тем более что платежеспособное человечество окончательно утратило вкус к форматам, превышающим временной зазор между сглатыванием и последующим вдохом. На определенный период я исключил поэзию из списка личных заинтересованностей. Да, собственно, не факт, что поэзия существовала тогда.