Улисс

– И мне показалось, что слышу голос того египетского жреца, преисполненный точно таким же высокомерием и гордыней. И я внимал его словам и смысл их открылся мне.

ЦИТУРУЯ ОТЦОВ ЦЕРКВИ

Открылось мне, что хороши те вещи, кои всё ж греховны и кои, будь они абсолютно хороши, не могли бы быть греховными. А чтоб тебя! Это из святого Августина.

– Зачем вы, евреи, отказываетесь принять нашу культуру, религию и язык? Вы – племя кочевых пастухов, мы – могущественный народ. У вас нет ни городов, ни сокровищ; тогда как наши города – человеческие ульи и наши галеры, триремы и квадриремы, гружёные всеми видами товаров, бороздят воды всех морей известных людям земли. Вы только-только отошли от примитивной жизни, мы же имеем литературу, духовенство, многовековую историю и государство.

Нил.

Дитя, человек, изваяние.

На нильском берегу коленопреклоненные няньки, тростниковая колыбель: человек гибкий в поединке: каменнорогий, камнебородый, сердце из камня.

– Вы поклоняетесь местному тёмному божку: наши храмы, величественные и загадочные, являются обиталищами Изиды и Озириса, Гора и Аммона Ра. Ваш удел – рабство, смирение и покорность; наш – громы и моря. Израиль слаб и малочисленны дети его; сомнище людей Египта несметно и грозно оружие его. Вас обзывают бродягами и подёнщиками, при нашем же имени мир приходит в трепет.

Голодная отрыжка рассекла его речь. Он отважно возвысил голос над нею.

– Но, дамы и господа, если бы юный Моисей внял и приял этот взгляд на жизнь, если б склонил голову и смирил свой дух перед этим наглым поучанием, то никогда бы не вывел избранный народ из узилища, и не последовал бы за столпом пыли при свете дня, не говорил бы с Предвечным средь молний на горе Синай и не спустился бы оттуда с вдохновенно озарённым лицом, неся в руках таблицы законов, писаные языком изгоев.

Он умолк и взглянул на них, тешась тишиной.

ЗНАМЕНИЕ – ЕМУ!

Дж. Дж. О'Моллой сказал не без сожаления:

– А всё ж он умер не дойдя земли обетованной.

– Нежданно-в-одночасье-хоть-и-от-давней-болячки-прежде-часто-исхаркиваемой скончался,– сказал Лениен.– Имея великое будущее за спиной.

Послышался отряд босых ног, пронёсшийся по вестибюлю и топочущий вверх по лестнице.

– Вот где ораторское искусство,– сказал профессор, не встречая возражений.

Унесённое ветром. Столпища у Малагмаста и Тары королевской. Мили и мили ушей-арок. Слова трибуна выкрикнуты и разметены на все четыре ветра. Люди укрылись под его голосом. Мёртвый гул. Берестяные записи всего что где-либо когда-либо было. Любят его и превозносят: меня уж нет. Я при деньгах.

– Джентельмены,– сказал Стефен,–следующим вопросом в повестку дня, могу ли я предложить перерыв в заседании палаты?

– У меня аж дух захватывает. Это, часом, не французский комплимент?– спросил м-р О'Мэден Берк.– Се тот час, мне думается, когда кувшин вина, метафорически выражаясь, преблагостен в оной древней харчевне.

– Быть по сему и вынести решительное решение. Все, кто за – говорят "ага",– объявил Лениен.– Кто против – "не". Объявляю принятым. А в какую пивную?.. Голосую: Муни!

Он двинулся первым, поучая:

– Мы крепко-накрепко отказываемся принимать креплёные воды, не так ли? Да, не так. Ни коим образом случая.

М-р О'Мэден Берк, следуя по пятам, сказал, сделав сообщнический выпад зонтиком.

– Валяй, Макдуф!

– Деньга от старого увальня!– воскликнул редактор, хлопая Стефена по плечу.– Идём. Где эти клятые ключи?

Он копался в карманах, вытаскивая комканные листы машинописи.

– Ящур, знаю. Будет в порядке. Пойдёт в номер. Где ж они? Порядок.

Он запхал листы обратно и прошёлво внутренний кабинет.

ВСЕЛЯЯ НАДЕЖДУ