Улисс из Багдада

Через четыре дня у меня остался доллар. Капли пота выступили у меня на лбу, волоски на руках встали дыбом от страха. «Что на тебя нашло, Саад? Неужели ты забыл наказ, данный матерью?»

Кровь моя развеяла дурманящие силы опиума, теперь я понимал, что поставил весь свой план под угрозу. Порывшись в мешке, я нашел адрес, записанный на клочке бумаги, и стал расспрашивать прохожих, как туда дойти. После нескольких неудачных попыток я разменял доллар на несколько местных банкнот и приказал левому таксисту довезти меня туда.

Он ехал так долго и через такое количество новых районов, что я стал опасаться, что доверился жулику.

Когда он высадил меня перед табличкой «Верховный комиссариат ООН по делам беженцев», я облегченно перевел дух, заплатил и выскочил на тротуар.

Как я воображал себе эту сцену? Кажется, в грезах мне представлялось, что я дергаю за шнур звонка большого красивого дома, вышколенный персонал бросается мне навстречу, проводит меня внутрь, Генеральный секретарь ООН тут же принимает меня в прохладном кабинете, я рассказываю про свою жизнь и страдания, мне сразу дают статус беженца… Дальнейшее виделось в тумане, ибо я не знал, что дальше. Может, так: добрые женщины приносят мне обед, даже два обеда, потом отводят в простую, но уютную комнату, на время, пока они сделают пару звонков, и вот уже Генеральный секретарь принимает меня снова и вручает официальные бумаги, а также визу и билет до Лондона, попутно извиняясь, что бюджет не позволяет отправить меня первым классом.

Вот что я тысячу раз видел в мечтах. Реальность вскоре доказала, что мечтатель из меня никудышный. Бездарь, дурак, тупица! Скоро мне пришлось узнать, что я лелеял не мечты, а глупость.

На улице, где высадил меня таксист, перед агентством бродили, спали, ждали сотни негров. Я несколько раз обежал улицу, чтобы понять, что происходит. Тут собралась вся угнетенная Африка: либерийцы, эфиопы, сомалийцы, суданцы, суданские динка с высокими бедрами, завершавшими бесконечные ноги, сьерралеонцы с изувеченными руками и ногами, семьи, избежавшие бойни в Руанде и Бурунди.

В какой-то момент я наткнулся на молодого негра с широко расставленными глазами.

— О, простите.

Он посмотрел на меня, не понимая. Я повторил:

— Простите. Я вас толкнул.

Он захлопал глазами.

Я показал ему на дом:

— Как туда попасть на прием? Здесь очередь?

Он рассмеялся, и я заметил, что у него на деснах, удивительно розовых и влажных, зубы были только с одной стороны.

— А ты в Каире недавно! — воскликнул он.

— Да.

Он схватил меня под руку и, как будто мы всю жизнь были знакомы, на ходу объяснил мне, что меня ждет. И хотя я пришел в ужас от сказанного, та доброта, с которой он выложил мне все сведения, смягчила мою ярость. Мне полагалось взять номерок, с его помощью через несколько дней записаться на прием, который состоится через шесть месяцев, а до того у меня нет права ни снимать жилье, ни работать.

— Простите?

— Да. Ты не имеешь права работать.

— Как же мне прожить?

— Будешь работать, как все.

— Но мне же запрещено?

— Будешь! И еще будешь работать много, а есть мало.

С ухмылкой показав на сотни сгрудившихся вокруг африканцев, он добавил:

— Рабочая сила дешевая, конкурентов много! А работорговцы умеют убеждать тех, кому нечего терять, ни у кого совесть не болит.

Он снова засмеялся и протянул мне странную руку с длиннющими пальцами, шоколадными снаружи и бежевыми на ладони, как будто он надел полуперчатки.

— Меня зовут Бубакар. Но если станем друзьями, зови меня Буба.

— Привет, Буба.

— Ты понял, что я черный?

— Но не весь, — возразил я, показывая ему на его ладонь.

Он удивленно поднял брови:

— Ты странный араб. Только что извинился. Теперь шутишь. Странный ты тип.

— Извини, я просто воспитанный.

— У тебя есть где спать?

— Нет.

— Пошли ко мне в сквот.

Тем же вечером Бубакар отвел меня в здание, предназначенное на снос — стоящее на краю пустыря около свалки, развалюхе было как минимум сто лет; он и другие либерийцы оккупировали четвертый этаж, разложив свои пакеты, матрасы с помойки и поставив старую газовую плитку. Там было грязно, смрадно, тесно и уютно.

В следующие дни Бубакар играл в игру, которая его очень забавляла: водил меня по Каиру, словно был штатным экскурсоводом.

Он посвятил меня в жизнь иностранца в ожидании документов.

— Сколько у тебя денег?

— Ничего не осталось, Буба, ничего.

— Тогда ты можешь поработать жиголо.

— Не понял?

— Ты ведь красивый! Ну, для белого… На самом деле правильнее сказать — для зеленоватого, потому что, по-моему, вы, белые, скорее зеленоватого цвета, чем белого, правда? Особенно арабы зимой…. Ну да ладно, ты красивый, у тебя много зубов, если тебя отмыть, будешь нравиться женщинам. Я бы на твоем месте зарабатывал этим.

— Погоди! Я же не стану заниматься проституцией…