Улица

Казаки не только никого не расстреляли, но даже угостили нас русскими папиросами и хлебом. За это мы дали им немецкого мармелада и шоколада, а испуганный венгр перестал плакать. Даже весело стало. Все вздохнули с облегчением: наконец избавились от винтовок и теперь наверняка останемся живы. Никто, однако же, не представлял себе печального путешествия в лагерь для военнопленных, который нам предстоял.

Забегая вперед, скажу, что дорога из Лемберга до Владивостока длилась не меньше четырех месяцев, да к тому же почти без еды.

Нас было семьсот шестьдесят пять здоровых мужчин. За весь долгий путь нам всего несколько раз давали суп с хлебом. Нам говорили попросту: «Можете умирать. Вы нам не нужны…»

Но мы не хотели умирать, и за четыре ужасных месяца пути во Владивосток едва не умерли только двое — один чех и один изысканный венский немец. Но и они все-таки не умерли, не дай Бог, ни от голода, ни от странной горячки, про которую сам доктор не знал, откуда она взялась.

До Киева мы ехали вместе с русскими солдатами и под стражей. В Киеве прождали два дня. Там нам выделили специальный поезд с девятью теплушками. Каждый получил по две буханки свежего хлеба и по миске горячей каши, так что застывшая и замершая кровь заструилась по жилам. В Киеве нам сменили конвоиров. Офицер нашего полка не забыл напомнить:

— У кого есть австрийские деньги, должны отдать их мне. Наши деньги надо будет обменять на русские. Наши-то ни один русский крестьянин не возьмет. Сдохнете в пути от голода.

Тут же в фуражку, которую он снял с головы, посыпались австрийские кроны и крейцеры.

Деньги он отдал командиру сопровождавшего нас русского конвоя, молодому фельдфебелю с красной подвижной физиономией и маленькими быстрыми глазками.

Один из нас, чех, немного знал русский и служил переводчиком. Он объяснил фельдфебелю, что от него требуется. «Хорошо», — заявил фельдфебель: он идет в город, обменивает деньги и привозит провиант. Сказано — сделано. Фельдфебель взял караульного и сразу ушел вместе с ним в город.

А спустя короткое время мы, сидя в товарном вагоне, издали увидели телегу, на козлах которой сидели какой-то русский бородатый извозчик и наш фельдфебель. Оба они мотали головами и плевались во все стороны. Поравнявшись с паровозом, фельдфебель спрыгнул с телеги и закричал:

— Четверых в помощь!

Спустились четверо пленных.

Только тут мы увидели, что вместо провианта фельдфебель привез полную телегу самой скверной русской водки.

Мы не посмели возразить ни слова. Мы же были у них в руках. Мы с ужасом представляли себе, что всю дорогу у нас не будет ни куска хлеба, одна водка. Мы сжали зубы и молчали.

Затем фельдфебель очистил один вагон от пленных, которых он рассовал по другим вагонам, а в этот вагон загрузил бутылки водки.

Погрузка водки произошла, когда мы были в полуверсте от станции. Фельдфебель договорился об этом с машинистом. Потом он выставил в вагоне с водкой охрану, и мы поехали. Спустя короткое время вся охрана была мертвецки пьяна. Даже машинист едва держался на ногах.

Какой-то русский солдат, увидев, что машинист пьян, принялся звать фельдфебеля. Фельдфебель подошел и, увидев, что машинист мертвецки пьян, стал таскать его за волосы.

— Ты заведешь этот «самовар» прямо в реку… сукин ты сын! — кричал он на машиниста. — Вот мы сейчас… сейчас же тебя вытрезвим…

Он приказал двум солдатам раздеть машиниста.

— Ты, сволочь, нагрузился водкой, как свинья, доведешь нас до беды… в яму поезд заведешь… не тужи, братишка, сейчас мы тебя протрезвим, я у тебя из нутра водку-то повытрясу… я тебе прочищу голову… да не царапайся ты… тррщ!.. — И фельдфебель двинул машиниста, который вырывался и не давал себя раздеть, кулаком правой руки в нос.

Мороз обжигал и сверкал, как радуга. Пар изо рта замерзал. Было холодно, ужасно холодно. Ветер швырялся колючими иглами.

Через пару минут машинист остался в чем мать родила. Его красное тело покрылось от холода пупырышками, как кожа мертвого гуся, а лицо посинело и оцепенело. Мускулы, сведенные в комки на крепком теле, дрожали.

— Берите его за руки! — скомандовал фельдфебель двум солдатам, которые, не медля, схватили машиниста за длинные, натруженные, покрытые мозолями, черные руки. — А вы, — обратился фельдфебель к двум другим солдатам, — берите его за ноги.

Два других солдата так и сделали. Мычащая, стонущая голова машиниста повисла между солдатских ног, и из его рта потекла черная слюна с кусочками пищи.

— Раз, два, три! — сосчитал фельдфебель. — Бац!

Четыре солдата изо всей силы швырнули голого на десять метров от себя в глубокий промерзший снег.

— Так, так, братцы, в такой баньке живо протрезвеешь! — вдруг заорал машинист.

Он и в самом деле протрезвел. В отчаянии мотнув головой, он крикнул:

— Караул!

Никто не отозвался. Солдаты охраны напились и спали как убитые.

— Караул! — крикнул машинист еще раз, а потом забормотал: — Если бы кто здесь появился и увидел нас пьяными, тут бы такое началось! Напиться на службе! Четыре года каторги, как на духу, четыре года…