Улица

Исчерпывающей библиографии творческого наследия Исроэла Рабона не существует до сих пор. Большая часть его произведений разбросана по газетам и журналам, но их полные подшивки не сохранились даже в тех библиотеках, которые трепетно хранят периодические издания на идише. Книги его также являются библиографической редкостью. Время от времени появлялись критические заметки об Исроэле Рабоне, как правило, основанные лишь на одной или, в лучшем случае, на нескольких его книгах. В свете ограниченности имеющихся сведений наш обзор можно считать лишь первой попыткой обрисовать творческое наследие Рабона; мы надеемся, что этот обзор послужит толчком для новых, более подробных исследований этого забытого писателя и его творчества.

При жизни Рабон собрал свои поэтические произведения, хотя и не все[50], в три сборника:

1. Унтерн[51] плойт фун дер велт («Под изгородью мироздания»), Издательство Л. Голдфарба, Варшава, 1928; 72 с.

2. Гроер фрилинг («Серая весна»), опубликовано при содействии Литературного фонда общества журналистов и писателей, Варшава, 1933; 48 с.

3. Лидер (Стихи), Библиотека идиш-ПЕН-клуба, Варшава, 1937; 41 с.[52]

В стихотворениях Исроэла Рабона, даже в тех, где сюжет выглядит банальным и незамысловатым, звучит совершенно самобытный, неповторимый поэтический голос. Темы, которые снова и снова возникают в стихах Рабона, — грусть, одиночество и смерть, получают в них особое освещение, так как в его поэтике явственно преобладают элементы гротеска.

Элементы гротеска, которые были присущи творчеству Рабона с самого первого сборника, отмечены чрезвычайным разнообразием и предстают в разных обличиях. В первом сборнике они особенно ярко проявляются в фантастическом построении поэтического нарратива и в неожиданных поворотах сюжета, что чувствуется даже в названиях стихотворений, таких как Баладе фун уметикн кейсер вос гот гетанцт митн винт («Баллада о грустном императоре, который танцевал с ветром») и Дос лид фун фаршолтене кортн («Стихи о проклятых игральных картах»)[53]. Впрочем, странное и необычное, гипербола и гротеск в поэзии Рабона по большей части лишь выявляют скрытую сторону того, что принято считать обыденным и банальным, как в повседневности, так и в избитой идиоме. Стихотворение Йиднфресерс («Жидоеды») из третьего сборника служит ярким примером того, какие поэтические приемы постоянно использует поэт:

Жидоеды

Их пятеро, усищи как у тараканов,
Пасти разверстые в пол-лица,
Кулачищи будто у великанов,
Жирные брюхи как колбасы
И бакенбарды как лампасы;
Пляшут они вокруг мертвеца.
Пляшут и пляшут, пока не поспеет обед,
В ладоши бьют и распевают дурацкий куплет:
«Ай-вай, цимес, фиш,
Мазл-топ![54]

Удрать? Шалишь!Доброй водки, боже, дай!
Ай-вай, ай-вай».

Мертвец — еврейчик, чуть больше селедки,

Пейсы — вроде кошачьих усов,
На круглой медной лежит сковородке
И жарится в сале как мяса кусок.
Баба со спутанной гривой,
Нос от пьянки блестит,
Задрана юбка до самого брюха,
В копоти морда от уха до уха,
Вилкою шарит на сковороде,
То так, то этак его повернет
И орет:
«Жарься, жарься, жид!»

Трещит и скворчит разогретое сало,

Хамы покуда пар глотают мясу взамен,
А по углам каморки четыре крысы
Трут на терках носами мокрыми хрен[55].

Эта сцена, шокирующая своей макаберностью, выстроена на гротескном осмыслении буквального значения метафоры «Жидоеды». Гротескная абсурдность ситуации создает эффект черного юмора. Особенно отчетливо он прочитывался в момент публикации. Стихотворение было написано в 1930-е годы, после прихода к власти Гитлера, в период разгула антисемитизма в Польше[56]. В этом контексте нельзя не отметить, что воображение Рабона, при всем его буйстве и красочности, не смогло полностью предвосхитить весь ужас Холокоста.

Знаменитое гротескное стихотворение Рабона А левайе («Похороны») служит еще одним выдающимся примером его макаберного юмора. В конце стихотворения Рабон воскрешает мертвеца — тот благодарит всех явившихся на его похороны и сам принимает участие в погребении[57].