Улица

Случалось, когда я, в пыли и зное, жарясь на солнце, шел по улице, мне начинали прямо среди бела дня мерещиться возмутительные, дикие истории, в которых я был замешан. Это были ужасные, фантастические истории.

Я думал, откуда на меня среди ясного, солнечного дня, на самых людных улицах сваливаются такие дикие, отвратительные истории, расцвеченные такими страшными красками, а потом улыбнулся, как тот, кто вдруг догадался о том, что и так давно известно: «Эти истории тебе приснились ночью! Ха-ха, а он и не помнит!..»

Несколько минут мне казалось, что это только сны, сны минувшей ночи. Но затем я уже знал, что это очевидная ложь, что ничего такого мне не снилось. Я тратил минуты и даже часы, чтобы доказать и напомнить самому себе, что все это мне и вправду приснилось, и в то же время отлично знал, что все это ложь. Странно доказывать, что ложь — это чистая правда!..

Это признание служит непосредственной прелюдией к жутковатой и гротескной истории, изложенной в следующей, 9-й, главе романа. Там речь идет о том, как рассказчик попал в странную пекарню, где его запекли в пирожок. Находясь в этом пирожке, он пролетает над «странами, реками и морями». Пирожок с его живой «начинкой» хватают, разрезают на кровавые куски, и его пожирают люди неведомой национальности — так реализуется страх рассказчика перед распятием и возникает прямая символическая параллель с хлебом причастия.

Хотя подлинный источник галлюцинаций рассказчика кроется в его нарративном настоящем, это отступление вынесено за пределы времени и места. Эта история явно сюрреалистична. Выслушав это признание рассказчика, читатель теряет всяческую уверенность в том, что понимает суть происходящего в книге: ему непонятно, где происходят эти события — в «реальности» или в галлюцинации, в «выдумке» или во сне. Можно ли утверждать, что история летающего пирожка — это единственная обманчивая галлюцинация во всей книге? Возможно, и другие сюжеты, особенно те, что уводят нас за пределы нарративного настоящего, например, происшествие на заснеженной равнине во время войны, истории атлета Язона или история еврея из Комарно, тоже относятся к сновидениям рассказчика или тех, чьи истории он излагает. То же относится и к встрече с доброй женщиной с кошелкой (главы 3 и 25), и к рассказу о юной возлюбленной рассказчика, которая не приходит на свидание (главы 22, 23 и 25). Действительно ли они происходят в «реальности» или являются плодом буйного воображения этого странного человека?

В «Улице» много эпизодов, которые не так-то легко соотнести с реальностью, описанной в книге. Роман Рабона — это сложная паутина галлюцинаций и вероятных галлюцинаций, зачастую гротескного толка, дополненная сенсационными и подчас просто жуткими историями. Все это заключено в «реалистические» временные и пространственные рамки, четко привязанные к Лодзи начала 1920-х годов[91]. Эти внешне противоречивые элементы придают тексту уникальное художественное единство, построенное на сложных параллелях и вариациях на одну и ту же тему.