Улица генералов: Попытка мемуаров

Однако вернемся к „Скотине“. На всякий случай, чтоб не придирались к мелочам, я всем, кроме Некрасова и Аксенова, изменил имена. Например, Володю Максимова я назвал Львом Самсоновым (кстати, это его подлинное имя), а его журнал „Континент“ — „Вселенной“.

В статье „Беседа у микрофона“, опубликованной в „Литературной газете“, которую вы только что прочли перечислены те, кто работал со мной в парижском бюро радио „Свобода“. Но в книге Толя Шагинян стал Толей Шафрановым, Сема Мирский — Борей Савельевым, а Фатима Салказанова вообще исчезла. Я понимал, что вольно или невольно буду сводить счеты, и вот из этой игры я поспешил ее вывести.

Да, имеется, конечно, еще одно реально действующее лицо: мистер Юджин Пелл, восьмой или девятый на моем веку (их меняли чаще, чем перчатки) директор радио „Свобода“ и „Свободная Европа“. Я его видел один раз в жизни, когда вновь назначенный директор, согласно ритуалу, приехал знакомиться с парижским бюро. После чего ко мне заглянул Мирский и спросил, пойду ли я на ланч с Пеллом. Я ответил:

— Сема, по-моему, он дурак. Ты иди, пожалуй, а про меня скажи, что пишу срочную корреспонденцию.

Остается главный герой, который ведет повествование, — бывший советский писатель, журналист „Свободы“ — Андрей Говоров. Уж как я его ни темнил, перевернул ему всю семейную жизнь — а все кричат: „это автобиография“. С одной стороны, вроде бы — да. Говоров делает то, что я делал на радио, и линия его поведения та же. А с другой стороны — я не Говоров. Говоров становится безработным и кончает жизнь самоубийством. Задачей моей книги было показать, как на благополучном Западе человек ломается, когда его лишают любимой работы. Я прошел через это психологическое потрясение и решил, что его надо обязательно зафиксировать в литературе, рассказать со всеми подробностями. Но сам-то я ни секунды не чувствовал себя безработным. На другой день после моего официального увольнения я пришел в бюро, записал с Шагиняном скрипт и с готовой кассетой уехал в Кельн на Немецкую волну». Девять лет я работал на немцев, с которыми были прекрасные отношения, как парижский корреспондент-внештатник, одновременно посылал статьи в калифорнийскую «Панораму», три года регулярно сотрудничал с «Московскими новостями». Но однажды утром я проснулся и лежал неподвижно часа два, и перед моими глазами, от первой до последней строчки, прошел мой новый роман «Тень всадника». Я понял, что пора кончать с журналистскими глупостями и садиться за книгу. «Тень всадника» я писал пять лет.

Извините за лирическое отступление. Вернемся к Виктору Платоновичу. Отрывок (с сокращениями) из «Скотины Пелла».

Впрочем, он даже рад был, что Вика остается в Париже. Ведь теперь каждый номер «Нового мира», «Знамени», «Дружбы народов» и других толстых советских журналов приносил сенсацию. Печатались «Белые одежды» Дудинцева, «Ночевала тучка золотая» Приставкина, рассказы Битова, ожидались «Дети Арбата» Рыбакова. Если раньше Говоров требовал, чтоб ему как главному куратору (или чтецу, как хотите) советской прессы добавляли молоко за вредность, то нынче журналы рвали из рук, за ними выстраивались очереди. Если Говоров не успевал первым распечатать конверт с «Огоньком» и припрятать журнал в стол, то «Огонек» бесследно исчезал, испарялся в воздухе. Концов не найдешь, хоть полицию с разыскными собаками вызывай. И это «Огонек», который при Софронове можно было заставить читать разве что по приговору народного суда. Пришлось Говорову завести железный ящик, складывать туда журналы и запирать на ключ.

Обозревать, комментировать советские журналы стало одним удовольствием, и Вика был идеальным партнером для таких бесед.

Как и следовало ожидать, многие на Радио, особенно авторы из парижской «Вселенной», встретили горбачевскую перестройку в штыки, считая ее обманом, надувательством и пылью в глаза доверчивому Западу. Виктор Платонович и Говоров заняли иную позицию: если в экономике мало надежд на положительные сдвиги, то в искусстве, особенно в литературе, результаты налицо, число ранее недозволенных, невозможных публикаций растет как снежная лавина, поэтому перестройку надо всячески поддерживать и приветствовать. В Гамбурге у них был союзник Сережа, зав. культурной редакцией. Говоров и Сережа старались заказывать рецензии тем авторам, чье мнение они могли предсказать заранее. Самые интересные вещи предлагались Вике. Так постепенно менялась политика Радио.

Однажды Толя с мрачным видом заглянул к Говорову:

— Андрей, пойди послушай, что Платоныч натворил.

Говоров утром подписал скрипт Вики «Обзор прозы „Нового мира“». Все было в порядке. Наверно, у Шафранова очередной приступ усердия, когда Толя начинал вырезать малейшие паузы, крошечные запинки. Цель — доказать, как он горит на работе. Но для горения Толе требовался зритель, иначе кто же оценит! Говоров вздохнул и пошел в студию.

Прослушав пленку, он понял, что дело швах. Вика читал с трудом, не выговаривал слова, голос срывался. Толя прав: в таком виде передачу нельзя пускать в эфир.