Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени

Как раз в эти дни мне срочно потребовалось сбегать по-быстрому в город Секешфехервар, километрах в шестидесяти от Будапешта. Гуркин дал мне свою «шкоду», так как остальные машины были в разгоне. И вот по дороге я спросил у Игната, что это за история с английским майором, о котором треплет все отделение. Он с возмущением, по-моему искренним, начисто отрицал вообще какого-либо английского или иного военного:

— Да ничего подобного там не было! Просто девчонка задержалась у подполковника дольше обычного, ее папаша ждал перед домом на улице, ходил туда-сюда, волновался, само собой, ну, ругал ее по-своему. Вот и все... А кто-то вон как повернул. Меня аж оперуполномоченный вызывал, писать заставлял. Кто мог подумать, что эта наша шоферня — бабы трепливые! — он выругался. — Слова им не скажи, все передернут, все перевернут.

«Так, — подумалось мне. — Значит, опер, значит, Игнат написал, значит, дело уже закрутилось. Ох и несдобровать теперь нашему Гуркину».

И с неизбежностью настал день, когда в отделение нагрянула московская комиссия по «проверке деятельности» во главе с грозным полковником Самойловым из ГлавПУра, в состав которой входили и ревизоры, и инспектора, и даже следователь парткомиссии при ЦК партии.

Пошли проверки, допросы, сбор заявлений, жалоб и все прочее, что входило в обязательный репертуар подобных комиссий тех времен. Крепко сбитый, водянистоглазый, бровастый полковник Самойлов, заложив руки за спину, хозяином вышагивал по графскому дому, и один его вид говорил о том, что кому-то здесь придется худо, очень-очень худо,

Отделение гудело. Сплетни рождались, росли и лопались, как мыльные пузыри, рождались сызнова. Никто не знал, что будет, все только гадали, предполагали... и побаивались один другого.

Кто-то настучал, кто-то настучит еще.

Опасались даже делать повседневную свою работу. А как же: непрерывная связь с иностранцами!

Меня тоже вызывали. Двое. Самойлов и партследователь.

Я рассказал, как работал под руководством Гуркина по созданию из более чем пятидесяти разношерстных молодежных организаций единой Венгерской организации демократической молодежи.

Партследователь спросил, что мне известно о связи Гуркина с некоей Оттрубаи.

Я рассказал, что он и она некоторое время ели наше печенье. Причем он, вероятно, больше, она меньше, так как балеринам, особенно прима-балеринам, запрещено много есть.

С тем и был отпущен восвояси.

Наконец настал день, когда нас собрали вместе и сообщили избранные места из выводов комиссии.

Полковник Самойлов, топорща брови, объявил, что все имущество, изъятое у беглого графа и временно переданное в пользование отделению, находится на месте и в полном порядке.

— За исключением ценной статуэтки девятнадцатого века, изображающей фавна, у которого отбита, а затем грубо приклеена голова, — счел нужным уточнить один из проверяющих.

Ревизор-хозяйственник сообщил, что на кухне отделения обнаружена пропажа целых пяти килограммов муки, о чем составлен соответствующий акт. Стоимость муки в рублях будет вычтена из зарплаты майора Афанасьева.

Партследователь загадочно молчал. Но потом выяснилось, что подполковнику Гуркину влепили все-таки партийный выговор, правда без занесения в личное дело. Как гласила формулировка, за использование ложи в Венгерской опере без внесения платы в кассу театра.

Все!

Я смотрел на грозного полковника Самойлова и мне показалось, что его водянисто-голубые глаза под кустистыми бровями смеются.

Впрочем, были и последствия совсем иного рода.

На той же улице Королевы Вильгельмины в Будапеште срочно открыли советскую среднюю школу, и матери с детьми соответствующего возраста, которых до тех пор так и не выпускали из СССР, соединились с мужьями, проходившими службу в Венгрии.

К нам в отделение первой приехала жена подполковника Гуркина Меланья Михайловна с четырнадцатилетним сыном. Она — старше мужа, полная невысокая женщина, сдержанная, тактичная, с хорошо развитым чувством юмора. Сын — обычный мальчишка, который бегал за мной с еще одним таким же, как он, сыном майора Чабана. Оба они дружно клянчили билеты на киношки с «ковбойцами».

Конечно, сейчас же нашлись доброхоты, которые выложили Меланье Михайловне «всю чистую правду» о похождениях Гуркина и Мелинды.

Она спросила:

— Та, что танцует Коппелию?

— Да, да, да!

— Видела уже ее, видела.

— Ну и что же вы на все это скажете?

На что остроумная Меланья Михайловна тотчас же ответствовала:

— А что сказать? Я давно знала, что у моего Феди отменный вкус!

 

А сама прекрасная Мелинда?