Улица королевы Вильгельмины

– Нет, ты запиши, запиши обязательно. Вы просто молодчина, товарищ старший лейтенант! – он потряс мне руку. – А теперь, Федя… Ну, еще пять минут. Есть у тебя, наверное, какие-нибудь просьбы, пожелания.

– Как же без них, Иосиф Васильевич?

– Давай! Только покороче.

– Интеллигенция пропадает, особенно артисты. Жуткая ведь инфляция, а жалованье у них… Поверишь, некоторые именитые дошли до того, что золотые коронки выдирают и меняют на продукты.

– Читал я твою докладную. Замерцеву передано четыре вагона муки. Это все, что мы можем на данный момент. В Союзе тоже несладко.

Гуркин вздохнул тяжело:

– Передать Замерцеву – все равно что спустить в стальном сейфе на дно морское.

Генерал смотрел на часы и хмурился:

– Набери мне Замерцева.

Гуркин кинулся к телефону, крутанул несколько раз диск.

– Это я, – сказал в трубку Шикин. – Товарищ генерал-майор, к вам просьба: срочно – сегодня же! – выдать подполковнику Гуркину все, что он попросит по списку.

Трубка отчаянно заверещала.

– Значит, из энзэ! Все, что он попросит. Вам понятно? – в голосе зазвучал металл. Он послушал собеседника полминуты, нахмурил брови, сжал губы. – Учтите, генерал, моя просьба равнозначна приказу. Приказ начПУра. Теперь ясно?.. Очень хорошо! Ну, желаю здоровья и успехов в руководстве городом… Нет, сейчас едем дальше.

Он бросил трубку на рычаг:

– Лады, Федя?

– Лады. Спасибо.

– И не откладывай. С места в карьер – и к нему. И жми на него – ничего не бойся!

– А я и не боюсь, – пожал плечами Гуркин. – Вообще-то он мужик неплохой и даже сговорчивый. Но прижимистый – ух!

– На сей раз никакого «ух» не будет… Ну, Федя… – они снова обнялись. – Хлопнуть бы с тобой по чарочке за те денечки… Но… – он постучал по стеклу часов согнутым пальцем. – В общем, до следующего раза…

Гуркин пошел их провожать. Я из окна его кабинета смотрел, как одна за другой на улицу Королевы Вильгельмины, визжа шинами, вереницей выезжают машины, заполнявшие двор.

Гуркин вернулся:

– Все дела отставить! Афанасьева, Макарова и Чабана – ко мне. Едем к Замерцеву. Вы тоже.

Распределяя обязанности среди сотрудников отделения, Гуркин, помимо общего руководства, оставил себе только одну. Зато какую!

Театры!

В Будапеште больше двадцати театров. И все, разумеется, охватить подполковник не мог. Но два он ни на день не выпускал из поля зрения: Венгерскую оперу и Национальный театр. Со времени прихода к власти диктатора Хорти в девятнадцатом году венгры, можно сказать, позабыли о том, что в мире существует русская оперная музыка и драматургия. Чайковский, Бородин, Римский-Корсаков, Мусоргский для многих из них были пустым звуком. Не имели, особенно венгры средних лет и молодежь, представления и о пьесах Чехова, Толстого, Островского, не говоря уже о Горьком или драматургах советского периода.

И подполковник Гуркин поставил своей целью вернуть венгерским зрителям утраченные для них имена русской, да и не просто русской, а мировой классики. Не в одиночку, разумеется, а точно, прицельно направляя своих помощников из числа ведущих, прогрессивно мыслящих актеров и режиссеров, таких, как Гильда Гоби и Тамаш Майор в Национальном театре, как директор Венгерской оперы Аладар Тоут, высокий, румяный, всегда улыбающийся, с седым венчиком вокруг круглой розовой лысины, и его жена, всемирно известная пианистка Анни Фишер. С первых же дней создания отделения по работе среди населения Венгрии наша бордовая «шкода люксус супериор» почти каждый вечер парковалась на стоянке возле этих крупнейших театров Будапешта либо свозила ведущих актеров и режиссеров в ставший им хорошо знакомым дом на улице Королевы Вильгельмины номер четыре. Отличное знание немецкого и английского языков позволяло Гуркину делиться с театральными деятелями своей эрудицией, убеждать их, помогать дельными советами. А майор Афанасьев, как бы подкрепляя слова своего начальника, привозил в театры на нашем грузовичке все то немногое, что удавалось раздобыть из дефицитного в то время съестного.

Все чаще по вечерам деятели этих театров сначала смущаясь, робко, бочком, а потом все смелее и смелее стали появляться в нашей столовой, ужинали вместе с нами, вели увлеченные застольные беседы. И мы делали вид, что не замечаем, когда известные артисты, особенно женщины, словно ненароком забрасывали в свои приоткрытые сумочки то сдобу, приготовленную нашими поварами, то конфеты, то холодное, нарезанное кусками мясо. Нелегко им и их семьям жилось в то время, что и говорить!

А теперь оторвемся ненадолго от плавного течения времени и в соответствии с его странностями совершим немыслимый прыжок на пятьдесят лет вперед.

29 ноября 1995 года я получил письмо из Венгрии от пожилой женщины по имени Аги – мы с Зоей после войны близко знали ее семью. Тогда ныне преклонного возраста дама была еще подростком и бегала с голыми коленками, как сейчас модные женщины гораздо более солидных лет.

Вот цитата из ее письма: