Улица королевы Вильгельмины

Что было делать? «Свежая голова» уже смотался. Из офицеров я один. Печатники смотрят на меня волками: "Кочевряжится еще, ночь здесь с этим прокукуешь".

– Как же быть?

– Сказано вам: либо статью снимайте совсем, либо слово «полк» замените на «подразделение». «Слово о подразделении Игореве» – все, кому надо, поймут.

Никаких запасных заметок, как на грех, не оказалось, хотя я добросовестно пошуровал во всех столах сотрудников редакции. И мне пришлось, тихо кляня «земляка», пойти на позорную капитуляцию. Сам, своей собственной авторучкой вычеркнул слово «полк», заменив его на «подразделение». И получилось точно так, как говорил Корсаков: те, кому надо, поймут. А остальным не обязательно.

Следующим утром я был вызван к редактору газеты полковнику Леониду Васильевичу Смирнову. Он-то как раз был из тех, кто понимал.

– Что за злодейство! – с молнией во взгляде вопрошал он, многообещающе постукивая очками в руке по злополучному «подразделению».

– По… полковник Корсаков! «Иначе, говорит, не подпишу газету».

– А-а, Корсаков! Так мне сразу и следовало подумать… Надя! – уже на ходу бросил секретарю-машинистке. – Я к начальнику политотдела армии.

Мне больше ни слова.

Но я, мучаясь и от сознания содеянного злодейства и от ожидания кары за него, топтался у редакторской двери. Ожидал возвращения Смирнова.

И вот он идет, большой, нахмуренный, злой.

– Ну что, капитан, переживаешь? Переживай, переживай, все правильно! Такова наша реальность… Заходи, не топчись! Полы недавно красили, а ты опять дырку сапогами провертишь, – распахнул дверь, пропуская меня. – Ну что тебе сказать? Тут два аспекта. Аспект первый: влетело Корсакову по третье число. Начполитотдела поставил его по стойке «смирно» и орал: «Последний раз!» Это уже, наверное, десятый «последний раз», – Смирнов ругнулся. – Понимаешь, у меня в соседях живет начальник тыла. Хреновый такой мужичонка, хоть и с большими звездами. Представляешь, жену тайком лупит да еще рот ей зажимает, чтобы орала не слишком громко. Так вот, у него пес. Хрен его знает, каких кровей, похоже мешанин. Но злой, дьявол! И он, этот герой перед овцой, пса своего подзуживает, натравливает тайком на людей. Бросится с лаем на проходящего паренька, порвет штаны, Герой перед овцой поругает пса: ну, безобразник, ну, я тебе дам! Больше того, отцу мальчишки за штаны заплатит, сколько положено. А потом пса втихомолку нахваливает: "Молодец, сукин сын, не давай чужим проходу!" И косточку сахарную в награду кинет. Вот так и у нас – это уже второй аспект. Поставили оказавшегося за штатом политработника Корсакова на цензуру и приказали: «Воли им не давать!» Тот и старается. Его ведь, бедолагу, давно пенсия дожидается, только волею начальника политотдела и держится пока на плаву. Перестарается – не беда. Поставят по стойке «смирно» в присутствии простака редактора Смирнова, вот как сейчас, поругают. А потом, когда Смирнов, удовлетворенный, удалится, похвалят: «Молодец, бдительность проявляешь! И то, что в данном случае перебдил – не велика беда. А вот недобдишь хоть раз, тогда, считай, каюк. На пенсию выскочишь пробкой, да еще и без партбилета. Так что бди, бди!» Вот Корсаков и бдит… И особо не переживай, капитан. Твоей вины тут нет. Конечно, с опытным газетчиком Корсакову еще схватиться пришлось бы и, может быть, отступить. А с новенькими он храбрец! Так что переживать брось, а на ус себе все-таки мотай!

Так состоялось мое первое знакомство с «земляками-литовцами».

Говорят, подобные случаи с «подразделением Игоревым» происходили и в некоторых других армейских газетах и даже вошли в обойму классических анекдотов о служебной ретивости военных цензоров.

А через несколько лет, когда я демобилизовался из армии и приехал на Алтай, в газету «Молодежь Алтая», конфликт с цензором повторился, хотя я уже и на ус порядком намотал и опыта в газетном деле поднабрался.

Опять случилось так, что я был дежурным по газете. Видно, во многих редакциях традиция: новичков в первую очередь ставить на линию огня, пусть обстреливаются.

Редакция помещалась в здании крайкома комсомола, по улице Горького. А типография далеко от нее, на Короленко, там, где высилась в гордом одиночестве длинная двухэтажная бревенчатая изба «Алтайской правды». В той высотной избе помещались и наша корректорская, и прочие технические службы. Там же восседал и цензор. Это мы так говорили «цензор». А вообще-то известно, что никакой цензуры, а следовательно, и цензоров у нас, в Советском Союзе, и в помине не было. «Лито», «литературный отдел». Какая еще там цензура?..

У меня зазвонил телефон.

– Кто говорит?

– Это Чебышев, завлит. Я вашу газету не залитирую, пока безобразие из номера не уберете.

– Что вы имеете в виду? «Слово о полку Игореве»? – съехидничал я для собственного удовольствия, вспомнив про самое-самое первое свое дежурство.

– Какой там еще полк?.. У вас верстка четвертой полосы на столе? Возьмите в руки.

– Ну, взял.

– Ответы на кроссворд из предыдущего номера.

– Вижу.

– Номер восемнадцать. «Зенит»… Вот этот "Зенит" и убирайте.

– Почему?