Читаем Улица Марата и окрестности полностью

Улица Марата и окрестности

Куда примечательнее история дома № 21, стоящего на другом углу. Он стоит на том самом месте, где когда-то находились дом и участок бывшего комиссара Главной дворцовой канцелярии Якимова. В якимовском доме весной 1746 года случилось памятное событие: к празднику Пасхи здесь открыли временную церковь. Был в этом храме только малый походный иконостас, в котором находилась Владимирская икона Божией Матери.

А через два года икону перенесли в построенный неподалеку деревянный храм, – и началась история Владимирской церкви, стоящей и ныне на другом конце Колокольной улицы.

Дом № 19

Якимовым угловой участок принадлежал больше столетия. Какое-то время здесь находился дровяной двор. Потом новые хозяева возвели тут четырехэтажный каменный дом, сохранившийся до сей поры; случилось это в последние годы царствования Николая I.

А при сыне Николая, императоре Александре II, в этом доме жил один из самых известных народовольцев Николай Васильевич Клеточников. Здесь была последняя его квартира.

«Во внешности этого человека было много привлекательного, детски чистого и милого. Он был среднего роста, очень худощав, щеки даже были втянуты; руки небольшие, с тонкими пальцами. Голос был негромкий и глухой. С первого знакомства с Клеточниковым становилось ясным, что видишь кроткого и доброго человека, который не знает зла и питает к людям братские чувства и сострадание к их бедствиям». Так вспоминала одна из соратниц Клеточникова по «Народной воле».

Дом № 21

Роль Николая Васильевича в организации была уникальна. Он устроился на работу в Третье отделение – и снабжал революционеров самыми точными сведениями из логова врага. Он помогал избегать арестов и провалов. Но в конце концов был арестован сам. Причиной тому стала случайность: документы, обычно шедшие через Третье отделение, попали в другое ведомство, и он не узнал вовремя о провале одной из явок. Явившись там по срочному делу, Клеточников был арестован.

Суд состоялся в феврале 1882 года; это был знаменитый «процесс двадцати», стоивший жизни Николаю Суханову. Клеточникова тоже приговорили к смерти, но затем заменили казнь пожизненной каторгой. Правда, исход это отодвинуло ненадолго. В июле 1883 года Клеточников, заключенный в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, начал голодовку протеста против тяжелейших условий содержания.

Народоволец Николай Морозов, тогда тоже узник равелина, писал:

«В первый день Соколов (тюремщик Матвей Соколов, известный как "Ирод". – Д. Ш.) сказал ему:

– Твое дело есть или не есть.

Однако через неделю голоданья, вероятно, получив инструкцию свыше, он явился к нему, как всегда в сопровождении жандармов, и накормил его насильно теми же щами и кашей, как и нас. Результат получился тот, какого и можно было ожидать: через три дня Клеточников умер от воспаления кишок».

Николай Клеточников был не единственным жильцом дома № 21, которому довелось протестовать против условий содержания в тюрьме. Правда, следующему нашему герою пришлось полегче: его тюремная эпопея закончилась достаточно благополучно.

Знаменитый педагог и ученый-биолог Борис Евгеньевич Райков жил в этом доме в конце 1920-х годов. Один из основателей юннатского движения, он был тогда фигурой заметной и не боялся вступать в дискуссии с чиновниками Наркомпроса, которые требовали рассматривать природу строго в производственном ракурсе, как поставщика нужного стране сырья.

Райков защищал «старое» естествознание и сражался не только силой убеждения, но и энергией юмора. Его остроумные стихи расходились в списках. Например, такие:

Посмотрев весной на стадо,Заостри поглубже взгляд,Это – малая говяда,Это – ряд больших говяд.Вот молочные машиныДень и ночь они в ходу.Свиньи, хрюкая невинно,Обещают нам еду.Крот, мечтая о Госторге,Погружает в землю нос,Белки прыгают в восторге,Что на мех хороший спрос....Так ненужность презирая,Ты старайся угадать,Где и что природа краяГосударству хочет дать.

Понятно, что судьба столь дерзкого вольнодумца не могла сложиться безоблачно. Райкова арестовали в 1930-м. Как вспоминал он впоследствии, следователь «держал меня с мая 1930 года по январь 1931 года в строгой одиночке, лишив прогулок и передач. В течение нескольких месяцев я бывал даже без смены белья. Под конец я совсем отощал и у меня открылась куриная слепота. Я жаловался тюремному врачу, но он ничего не сделал».

Райкова спасло одно: на дворе стояли еще те годы, когда за вольнодумство расстреливали редко. И хотя профессору пришлось провести почти четыре года в лагере, он остался жив и даже смог вернуться к любимой работе...