Улица Марата и окрестности

Карабчевский. Вы остановили меня, но не остановили моей мысли, и она продолжает работать. Я должен дать ей выход. Я объясню это как-нибудь иначе... Дайте подумать! (Продолжительная пауза.) Я хотел сказать, что Созонову негде было почерпнуть трезвых, беспристрастных и даже фактически вполне точных сведений о деятельности покойного министра... Весь ужас, который постиг в последние годы Россию, исключительно приписывается приговоренному... Созонову казалось, что это – чудовище, которое может быть устранено только другим чудовищем – смертью! И, принимая трепетными руками бомбу, предназначенную для него, он верил, свято верил в то, что она начинена не столько динамитом и гремучей ртутью, сколько слезами, горем и бедствиями народа. И когда рвались и разлетались в стороны ее осколки, ему чудилось, что это звенят и разбиваются цепи, которыми опутан русский народ...

Председатель суда. Я запрещаю вам! Вы не подчиняетесь. Я принужден буду удалить вас!

Карабчевский. Так думал Созонов... Я кончаю... Вот почему, когда он очнулся, он крикнул: "Да здравствует свобода!"»

Интересно, чего больше в этой речи – действительного сочувствия к революционерам или профессионального красноречия. Вопрос не праздный, ведь Карабчевский с равным жаром защищал виновного и невиновного. Мемуарист вспоминает, как после одного из выигранных громких дел Карабчевский общался со Львом Толстым – и граф полюбопытствовал, кто же виновен в убийстве. Карабчевский ответил с ходу: один из его подзащитных невиновен, а второй и есть убийца.

Дом № 47-49 отремонтированный

«Услышав это, Толстой фазу "завял", пожевал губами, как будто хотел что-то сказать, но удержался и больше об этом не заговаривал. Ему, очевидно, было неприятно, что мнение защитника так расходилось с тем, что он говорил на суде. Меня в Карабчевском это не удивило. Я очень ценил его редкий талант, но отношение его к долгу защиты у него было слишком "профессиональное"...»

Как мы уже знаем, нынешний громадный дом № 47-49 построен в начале XX века, причем старые здания были в него включены. Заказчиком строительства стал купец 1-й гильдии Леонард Габрилович, семье которого принадлежала издавна находившаяся в доме № 49 аптека. Когда-то ею владел аптекарь Форсман, потом она стала известна под именем «Николаевской» и перешла к Габриловичам, а в советские годы стала зваться аптекой имени Марата. Это заведение в доме № 47-49 работало еще в начале перестроечной поры – и имело таким образом более чем вековую историю...

А в 1930 году, если верить справочнику «Весь Ленинград», в этом доме жила артистка Анна Борисовна Никритина. Жила недолго: во всяком случае, справочник за следующий год ее здесь уже не обнаруживает.

Знатоки биографии Сергея Есенина, наверное, сразу вспомнят имя Никритиной. Был у Сергея Александровича друг и соратник Анатолий Мариенгоф. Поэт-имажинист, прошедший вместе с Есениным огонь и воду.

Вот из его воспоминаний:

«Есенин придумывает частушки. Я считаю Никритину замечательной, а он поет:

Ах, мартышечка-душа
Собой не больно хороша.

А когда она бывает у нас, ту же частушку Есенин поет на другой манер:

Ах, мартышечка-душа
Собою очень хороша».

Нетрудно понять, что Мариенгоф был влюблен в Никритину. Потом она стала его женой.

Вначале супруги жили в Москве, где Никритина играла в Камерном театре Таирова, а Мариенгоф занимался литературой. А в конце 1920-х в белокаменной началась черная полоса, Никритина перешла в ленинградский БДТ – и семья переехала в северную столицу. Здесь сменила не один адрес, и среди них, выходит, был этот: ул. Марата, 47-49.

Ну а совсем недавно дом № 47-49 был реконструирован – и фасады его выглядят теперь практически как новенькие; здесь разместился бизнес-центр «Гелиос».

Новый вид получило в последние годы и небольшое здание без номера, стоящее сразу за домом № 47-49. А в начале XX века, судя по фотоснимкам, здесь стоял невысокий дом в стиле классицизма...

ДОМ № 51

У ПАЛКИНА

Дом № 51/32

Дом на углу улиц Марата и Разъезжей всем своим обликом отличается от соседей. Построенный еще в пушкинское время, он каким-то чудом сохранил свой облик – хотя окрестные здания одно за другим перестраивались, расширялись, росли в высоту... Может быть, неприкосновенности дома способствовали ностальгические настроения владельцев? Он ведь не один десяток лет принадлежал членам одной семьи, причем семьи весьма известной.

Анисим Степанович Палкин, выходец из Ярославля, обосновался в Петербурге в 1785 году. Первый свой трактир он открыл на углу Невского и Садовой, потом палкинские трактиры стали появляться в разных местах. Принадлежали они уже не Анисиму Степановичу – представителям других поколений Палкиных.