Улица младшего сына

— Да, если хотите, особое, — сказал Корнилов.

— Это партийное задание, да? — допытывался Володя.

— А как ты думаешь? Всё, что мы тут сейчас делаем, — это партийное задание.

— А если кто беспартийный, тогда как же? — спросил Ваня Гриценко.

— Ну и что ж, что беспартийный, — объяснил политрук. — Раз он тут с нами и честно, как подобает советскому нашему человеку, действует: из-под земли гансам грозит, партизанит как надо, выполняет задание партии, страну нашу защищает — значит, и он выполняет с нами долг коммуниста.

— Вот видишь, Ваня, и я тоже всегда так считаю, — заторопился Володя. — Вот, например, у нас, я считаю, вся семья партийная. Сестра Валентина комсомолка уже — значит, помощница партии. Я пионер — выходит, младший сын партии. Верно? Правда, вот мама ещё у нас отчасти беспартийная осталась, но она давно живёт под нашим влиянием. Всё равно тоже такая, как и мы все…

И вспомнилась Володе мать. С каждым днём тревога за неё становилась острее. Он замолчал, задумался. Как ей живётся там, наверху, в посёлке, захваченном немцами? Хоть бы повидать её одним глазком, хоть издали, хоть на секундочку!

Потом Корнилов поднёс к лампёшке свои карманные часы и сказал:

— Ну, младший сын партии, ну, ребятки, пора. Через час светать будет наверху. Вам надо выползти, а там, глядишь, и по посёлку уже ходить можно будет. До девяти утра немцы-то не позволяют, а так поспеете в самый раз… — Он внимательно оглядел обоих разведчиков, смущённо нахмурился, поправил застёжку на Володиной стёганке. — Пошли, Володя. Идём, Ваня. Любкин и Важенин уже готовы, ждут на «Киеве». Двинулись!

Немцы не знали этого далёкого лаза. Он выходил в земляную щель под большой, низко нависший над ложбинкой камень. Мальчики благополучно выбрались на поверхность земли, хотя отверстие лазейки было таким узким, что более крупный Ваня Гриценко еле-еле протиснулся, зато маленький, юркий Володя свободно выскользнул из-под камня и помог выбраться товарищу. Потом они долго ползли, хоронясь за неровностями, камнями и небольшими взгорьями, жадно, всей изголодавшейся по вольному дыханию, отравленной копотью и чадом грудью вбирая в себя сладкий наземный воздух. Эх, что за воздух это был! Они сосали снег, и он тоже казался им слаще всякого мороженого.

Они проползли по дну небольшого овражка, где не было немецких часовых, вскарабкались наверх и спрятались в полуразрушенном сарайчике на краю посёлка. Через щели его мальчики следили за тем, что делается на улицах. Вскоре рассвело. Разведчики видели, как сменились часовые, прошёл по улицам посёлка утренний патруль гитлеровцев. Здесь и там появились осторожно шагающие, старающиеся держаться сторонкой жители.

Мальчики решили, что им пора выходить. Но тут они поглядели друг на друга, и оба присели на корточки, зажимая ладонями рты, чтобы не расхохотаться: несмотря на все старания Акилины Яковлевны, отмыть их не удалось, только грязь развели. Жирные полосы копоти, пятна грязи испещряли лица обоих разведчиков.

— Зебра полосатая, ой, умру! Чистая зебра! — прыскал в ладонь Ваня Гриценко.

— А ты на себя погляди, — давился от смеха Володя. — Сам как есть гиена пятнистая, точная копия!.. Ну, и цыц! Хватит! — прикрикнул он неожиданно. — Ты всё-таки имей себе представление, что я командир группы.

Они долго оттирались снегом за сараем, потом как ни в чём не бывало двинулись на окраину посёлка.

Володя уже дважды бывал здесь во время своих разведок, но на этот раз посёлок показался мальчикам ещё более мрачным и безлюдным. На улице, которая вела к каменоломням, на месте, где недавно стояли дома, теперь зияли пустыри и сквозь талый снег чернели закоптелые развалины, головни, раздробленные взрывом камни.

Враг старался окружить район каменоломен зоной разрушения, где всё было бы пусто и мёртво.

Вдруг Ваня крепко схватил Володю за руку и так сжал её, что тот чуть не ойкнул.

— Что ты? — удивился Володя.

— Гляди, гляди! — Ваня, весь побелевший, неловко дёргая губой, потащил Володю за угол уцелевшего домика. — Гляди, ведут…

И Володя увидел, как из проулка вышло около десятка фашистов. Они шли с автоматами наизготовку посередине улицы. Между ними, спотыкаясь, ёжась от холода, шли мертвенно-бледные люди. Глаза их, как у слепых, вперились куда-то вдаль остановившимся, невидящим взором. Простоволосая женщина, в сбившейся на плече рваной шали, шла позади других.

— Ты гляди, гляди, сзади вон… — прошептал Ваня.

Володя вгляделся и, узнав, сам обмер. То была тётя Нюша, мать Вани Гриценко.

— Э-эх, ты! — еле слышно пробормотал он. — Вот так дело получилось! Забрали…

Ваня вцепился зубами в стёганый рукав своей куртки и не сводил глаз с матери.

— Ох, Вовка, беда какая, горе… — с трудом прошептал он, отпустив свой рукав, и скрипнул зубами. — Ты не высовывайся, Володя, а то мама узнает, крикнет, тогда мы всех подведём. Может быть, её за отца да за меня и забрали, что мы в партизаны ушли. Донёс кто-нибудь, есть такие скоты… У, попадись мне, зараза!

— Ваня, а может, и мою маму так? А мы ничего не знаем, сидим там себе под землёй. Эх, был бы у меня сейчас мой обрез, я бы им…