Улица Оружейников

До Оренбурга Талиб добрался поездом, а там на вокзале ночью у него украли халат, в котором были документы, выданные ему Пшеницыным на право проезда до Москвы, и письмо Федора своему другу, работающему в одном очень важном учреждении, название которого Талиб забыл, помнил только фамилию: Мухин. Хорошо еще, что жулики не украли тетрадку с завещанием. Талиб обычно держал ее за подкладкой халата, а в тот вечер вынул почитать и, поленившись положить обратно, сунул за пазуху.

Без документов ехать приходилось зайцем, то с мешочниками, то с дезертирами. Волгу он пересек на платформе с трехдюймовыми пушками, которые перебрасывали с одного фронта на другой.

Где-то возле станции Рузаевка Талиб несколько дней побирался в соседних с железной дорогой деревнях, пока его не взяли в свой поезд какие-то вооруженные матросы, едущие в Москву.

— Мы эсеры, — сказали Талибу в одном вагоне. — Социалисты-революционеры, борцы за крестьянское дело.

Вполне понятно, что Талиб не улавливал разницы между тогдашними политическими партиями. Поумней его люди и то путались. Талиб знал, что большевики — за рабоче-крестьянское дело, и эсеры казались ему почти большевиками. По крайней мере, на вторую половину, раз за крестьянское дело.

В двух вагонах этого же поезда тоже ехали матросы, мало чем отличавшиеся от матросов-эсеров. Такие же пулеметные ленты на бушлатах, маузеры на боку. Гармошка с гитарой постоянно звучали в их вагоне.

— Мы анархисты, — говорили эти матросы Талибу. — Самые революционные революционеры. Мы против всякой власти. Пусть каждый делает что хочет. Анархия — мать порядка. Понимаешь, азиат?

Талиб не понимал. Ему не нравилось, что его называют азиатом, но и те и другие матросы, в общем-то, Талибу нравились. К Талибу они относились неплохо, только посмеивались над его акцентом.

Однажды Талиб рассказал анархистам, зачем едет в Москву, и упомянул про клады, которые нашел его дедушка.

(К счастью, он не проболтался про то, что тетрадку везет с собой. Давно уже Талиб объяснял всем любопытным, что в тетрадке — святые молитвы, и в доказательство усердно читал вслух стихи Алишера Навои.)

Рассказ о кладах очень заинтересовал анархистов, и, чтобы скрасить длинную, медленную дорогу и сделать приятное уважаемым слушателям, Талиб кое-что присочинил.

Испокон веков люди рассказывают страшные сказки про кладбищенские сокровища, и Талиб пошел проторенной дорогой. Получалось, что и в Ташкенте и в Бухаре под старинными мавзолеями есть золотые монеты и драгоценные камни. С трудом удержался Талиб, чтобы не рассказать о страшных дивах и драконах, которые эти клады охраняют, но понял, что взрослые слушатели не сумеют оценить таких подробностей. Зато он нажимал на то, что сам видел эти клады, когда путешествовал вместе с дедушкой.

— Вот вернемся с отцом, обязательно все золото соберем, — пообещал он матросам.

Один из анархистов, кудрявый парень Леха Арбуз, был самым внимательным слушателем и расспрашивал особенно подробно. Он дал Талибу сушеной рыбы, горсть семечек и отправил в вагон к эсерам.

Ночью Талиб проснулся от стрельбы и громких ругательств. Оказывается, анархисты украли на станции маневровый паровоз и, прицепив к нему два своих вагона, поехали в обратную сторону.

— И чего они передумали? — удивлялись матросы-эсеры. — Леха заявил, что они большинством голосов решили не ехать в Москву, а пробираться в Ташкент.

— Ты случайно не знаешь, зачем они в Ташкент подхватились? — спросил кто-то у Талиба.

— Сам не знаю, — с деланным удивлением ответил он. — Я им ничего такого не говорил. И они тоже ничего не говорили.

— Дурачье это, а не революционеры, — сказал один из матросов-эсеров. — Легкой жизни хотят, свободы…

Талиб молча согласился. Действительно, дурачье.

Утром следующего дня на подмосковной станции Раменское в их поезд вошли еще какие-то матросы, поговорили с матросами-эсерами и предложили всем выйти на перрон. Спорить было бесполезно, потому что паровоз уже отцепили, а на станции стояло несколько пулеметов.

— Большевистская партия и Советское правительство не допустят вас в столицу без тщательной проверки, — сказали матросы, оказавшиеся большевиками. — А пока все вы считаетесь арестованными.

В почти пустом поезде Талиб доехал до Москвы и, совсем одинокий, сошел на замусоренную платформу Казанского вокзала.

Еще в Раменском один из матросов-большевиков упрекнул его:

— Такой маленький, а связался с контрреволюцией.

Талибу часто приходилось слышать это рокочущее слово. Впервые он его узнал от Федора. Тот объяснил, что все на свете делится только на революцию и контрреволюцию. Талиб с тех пор много раз пытался объяснить все, что с ним происходит, именно вмешательством этих двух сил.