Улица Пратер

Лето. Сверкает на солнце гладь Дуная, зеленеют леса на Будайских горах. Вчера я подумал, что понемногу все приходит в порядок. Вот уже и у всех моих домашних рождаются какие-то планы. Каждый ведь чего-то хочет: ради того мы и трудимся, чтобы исполнялись наши желания.

Мама готовится поменять квартиру, и кажется, в следующем месяце это ей уже удастся сделать. Агнешка вообще наверху блаженства: получила аттестат зрелости и завоевала серебряную медаль на городском первенстве по настольному теннису. Надеется попасть в сборную страны.

Хенни долго тосковала по своему Ферко; он прислал ей всего два письма из Европы, а третье — уже из-за океана. Целую неделю сестра изучала карту Канады, расспрашивала всех об этой стране, куда укатил ее дружок и теперь вкалывал где-то на лесоповале.

— Жаль, не успел он тут окончить институт. Теперь ему никогда не стать инженером, — печалилась Хенни и слала ему одно за другим письма.

Но Ферко не отвечал на них, и в конце концов Хенни тоже перестала писать. И она сделала вид, что ее ничуть и не огорчает такая потеря. Больше мы не слышали от нее даже упоминания о Ферко.

А может, она действительно переболела этой любовью. Теперь она встречается с другим парнем. Он уже заканчивает институт. Спокойный, тихий молодой человек, носит роговые очки и трезво взирает на окружающий мир. Говорят, способный физик, и ему уже предлагают место в научно-исследовательском институте.

А сама Хенни сейчас что-то там переводит с иностранного и хорошо зарабатывает. В общем, у них дело идет к женитьбе. Как видно, сестрица пришла к выводу, что и у себя на родине она может «устроить свою жизнь» и «достичь, чего хочет». Еще лучше, чем в далекой Канаде, возле Ферко, которому теперь уж никогда не стать инженером.

Мои собственные планы? Есть таковые и у меня. Жду, пока старик снова начнет верить в меня, как когда-то. Хорошо, если бы он однажды подмигнул мне, как бывало, и по-приятельски приветливо сказал: «Ну, Андриш, как? Сразимся?»

Не в шахматах, конечно, теперь дело. Важен сам факт: доверие.

«Знаю, Андриш, что теперь ты все понял, продумал и станешь отныне совершать только честные поступки. И будешь на этом стоять всегда, до последнего вздоха, до последнего патрона, если придется».

Этого мига я жду.

И может быть, однажды летом, в один прекрасный день, все же придет к нам в мастерские Жужа Ола. Или, может, осенью, когда снова начнутся занятия в школе.

В золотистом воздухе сентября в это время плывет смолистый запах стружки, а солнце красит в разные цвета листву. Жужа придет, потреплет рукой лохматую шубу Мохнача, заглянет в наш цех, а потом мы вместе с ней пойдем домой. И я отдам ей эти свои записки об осенних днях прошлого года.

Она же хотела получше узнать меня. Пусть узнает и поймет, как нелегко мне все это досталось. Трудная была осень. Трудная, это уж точно.

По утрам, когда я иду на завод, над городом стоит густой туман. Потом сквозь его пелену неторопливо и постепенно начинают проступать дома, сверкающие освещенными окнами, вершины гор и блестящая гладь реки. Это самые красивые минуты наступающего утра, и тогда я думаю, что однажды так вот, из туманного сумрака, навстречу мне выйдет мое будущее — путь, по которому предстоит мне идти.

Ведь пока этот мой путь все еще в тумане. И я волнуюсь и тревожусь: не сбиться бы, не угодить бы на неверную дорогу.

Нет ничего прекрасней свежего рассвета, когда полумрак неведения сменяется светом.

В эти минуты во мне снова и снова рождается надежда, я начинаю верить в себя и, весело насвистывая, иду по дороге к заводу. В густых кронах деревьев мне откликаются птицы, над мастерской сапожника тянется дымок из трубы, и с кухни попахивает свежим кофе. А мастер Дюриш стоит в дверях своей мастерской и приветливо отвечает на мое «доброе утро»:

— Доброго утра и тебе, Андриш! — и взглядом подбадривает меня.