Улица роз

— Я не могу… — резко мотнула головой Оливия. — Джастин взорвется из-за моего вмешательства. Я не решусь сказать ни слова, пока она сама не поднимет эту тему. И не хочу, чтобы она знала, что я слышала о ее обеде с Уорреном, — она обвинит меня в том, что я слушаю сплетни. — Оливия спустила с дивана ноги и наклонилась вперед. — Как может быть такое — в суде я принимаю решения, которые влияют на будущее нашего общества, но не могу открыто поговорить со своей дочерью?

Точно такой же вопрос задавал себе Джек относительно своего сына. Каждую неделю он писал о важных вопросах в газете «Хроники Кедровой Бухты», не боясь открыто высказывать свое мнение. Но стоило заговорить с собственным сыном — и уверенность бесследно исчезала. Джек боялся сказать слишком много или слишком мало, боялся, что его слова прозвучат осуждающе или равнодушно.

— Сегодня звонил Эрик, — невесело проговорил Джек. — Он был расстроен, и я не знал, что посоветовать ему. Он обратился ко мне с проблемой, и я должен был суметь помочь ему.

— А что за проблема?

Оливия знала, что для Эрика обратиться к отцу было настоящим прорывом. Когда Джек не ответил, Оливия провела рукой по его спине.

— Джек?..

— Девушка, с которой живет Эрик, беременна.

— Они не предохранялись?

— Нет. Эрик не видел в этом необходимости.

— Я не понимаю, почему молодые люди не могут занести малыша, если они не предохраняются? — тихо засмеялась Оливия.

— Эрик в детстве перенес рак, а лекарства и различные процедуры сделали его стерильным. Доктора сказали нам об этом много лет назад.

— То есть выходит, что ребенок не его? — нахмурилась Оливия.

— Эрик знает, что не может иметь детей. — Джек устало потер глаза.

— О, милый…

Джек хотел посоветовать сыну что-нибудь полезное, но у пего не нашлось слов ни ободрить его, ни подсказать ему правильное решение. Он повесил трубку с чувством, что в очередной раз подвел Эрика.

Галерея на Харбор-стрит была пустынна. Пользуясь передышкой, Мэрилин прошла в заднюю комнату, чтобы выпить чашечку кофе. Выходные обычно тянулись медленно, особенно осенью. В летние месяцы галерея была притягательным местом для туристов и поток посетителей не ослабевал. Мэрилин радовалась временному затишью, приходящему с осенью, и тем более потому, что скоро начнется рождественская лихорадка. К ней уже начали потихоньку готовиться.

Сегодня должен заехать Джон Бауман. Последний раз Мэрилин видела его в июне и вспоминала их встречу со смущением. Джон был замкнутым, скромным мужчиной, не склонным вести светские беседы. Она старалась расшевелить его, вовлечь в разговор, но, как оказалось, только сама болтала без умолку. Когда Джон ушел, Мэрилин хотелось ударить себя за неуместное рвение.

Она едва успела налить кофе, как в выставочном зале послышались шаги. Сделав быстрый глоток, Мэрилин отставила кружку в сторону и поспешила поприветствовать посетителя.

— Добро пожаловать, — проговорила она, и ее лицо просветлело. — Джон, я только что думала о вас.

Его фотографии долгое время были едва ли не самыми популярными из тех, что они продавали. Галерея специализировалась на различных художественных произведениях: масляная живопись и акварели, мраморные и бронзовые скульптуры, фарфоровые статуэтки и гончарные изделия. Но Джон был единственным фотографом, чьи работы выставлялись в галерее.

Его снимки были черно-белыми и цветными, снимал он и пейзажи, и детали природы, например крупный план грубого камня на пляже или причудливую кору дерева. Иногда он фокусировался на шлюпке, гонимой ветром, или на рыбацкой лачуге. Но никогда на его фотографиях не было людей. Мэрилин восхищалась тем, как хорошо он умел находить простоту в сложном пейзаже, открывать для зрителя базовые формы и линии. Она приходила в восторг от того, как Джон обнаруживал сложное в малом, в простых деталях. Он был настоящим художником, который заставлял совершенно по-другому смотреть на обычные вещи.

Именно благодаря его работам Мэрилин и знала Джона. Насколько она поняла, он был человеком немногословным, но его работы буквально кричали. Именно поэтому Мэрилин хотелось узнать Джона получше. И еще потому, что она находила его неотразимым…

Джон Бауман был высоченным и гибким, носил длинные волосы, часто забранные в хвост. Джон не был привлекательным мужчиной в общепринятом смысле — заостренные черты лица, слишком большой нос. Во всем его облике было нечто ястребиное, и одевался он обычно — в джинсы и ковбойки.

Свои работы Джон начал приносить в галерею три года назад — несколько за один раз. Но между его визитами были долгие промежутки. Мэрилин работала в галерее десять лет и была знакома с большинством художников, которые жили неподалеку. Она часто общалась с ними, но с Джоном говорила очень редко и практически всегда о деле. И Мэрилин казалось странным, что ее любимый творец противится ее попыткам завязать дружбу.

— Я принес вам фотографии, — сказал он.

— Я очень на это надеялась. Все, что вы принесли в июне, уже распродано.

Услышав новость, Джон слегка усмехнулся. Улыбки Джона были настолько же редки, как и его слова.

— Людям нравятся ваши работы.