Улица Сапожников

— Что с тобой поделаешь? — сказал Симхе. — Грабь старика.

— Не пойму я, господни Симхе, хоть убей, — наливая из чайника чай, сказал Ирмэ, — чего это вы в канторы не идете? Голос у вас такой, что дай бог всякому.

— Ай, высеку, — сказал Симхе.

— Нет, верно, — сказал Ирмэ. — Другой на вашем месте тыщи бы заколачивал.

— Видишь ли, Ирмэ, — сказал Симхе, — если я пойду в канторы, что будет делать Сирота? [3]

— Сирота Сирота! — проворчал Ирмэ. — Что перед вами Сирота. Знаете, господин Симхе, другой раз утром послушаешь, как это вы тут наворачиваете, и думаешь: «Эх, думаешь, мне бы такой голос! — и больше ничего не надо».

Держа на ладони полный стакан, Ирмэ пошел к двери.

— Куда? — сказал Симхе. — Можешь и тут попить чаю. Ничего не сделается.

— Что ж! — Не заставляя себя долго просить, Ирмэ сел за стол и потянулся к сахарнице. Свой сахар он сунул в карман.

— Бери булку, — сказал Симхе. — Старуха вчера спекла булку, первый раз за все лето. Мука, конечно, не того, не то, что раньше, крупчатка «А». Но ничего, есть можно.

— Есть можно, — согласился Ирмэ, набивая полный рот, — хотя она, конечно, не то, что крупчатка «А».

— Совсем не то, — сказал старик.

— Совсем не то, — подтвердил Ирмэ, уплетая за обе щеки. — Раньше мука была как снег. Белая.

— Что делать, Ирмэ, — сказал Симхе. — Слава богу и за это. У других и этого нет.

— Оно конечно, — сказал Ирмэ. — А вас, господин Симхе, я все-таки не пойму, — продолжал он. — День-деньской спину ломать, работать, простите, как вол, а у самого такой голос. Клад. Можно подумать — у вас денег куры не клюют, ей-богу.

— Видишь ли, Ирмэ, — сказал Симхе, — когда я был помоложе, у меня, действительно, был голос. Прямо тебе скажу — соловей. Все в один: «Не будь ты дураком, Симхе. Иди в канторы. Будешь получать большую копейку». Я и сам думал, по правде сказать. Но отец, — а он был старик с норовом, крутой старик, — он — ни за что. «Не дури, Симхе. От добра добра не ищут. Сиди». Ну, я спорить не стал. Нет, так нет.

— И зря, — сказал Ирмэ, — совсем зря.

Он говорил рассеянно, говорил и смотрел в окно. Мимо окна прошли старший стражник Кривозуб, младший стражник Белоконь, плотный дядя, нос поленом, усы ребром, и слободской Степа — в шинели, в папахе, на груди — георгий, через плечо — гармонь.

«Куда это они?» подумал Ирмэ.

Он встал, подошел к окну. Глянул и прямо — обомлел. Усатый и Степа остались на улице, а Кривозуб, бренча шашкой, потопал но ступенькам — прямо к ним, прямо в дом. Донес-таки индюк.

«Так, — подумал Ирмэ. — Дела!»

— Ты что там, Ирмэ? — сказал Симхе. — Чай стынет.

«Бежать? — думал Ирма. — Нет, не убежишь. Чорта!»

Сердце у него билось так, что казалось — на улице слышно.

— Ты что? — сказал Симхе. — Оглох, что ли?

«Плевать, — решил Ирмэ. — Останусь тут. Что будет, то будет!»

Он вернулся к столу, сел, однако так, чтоб его не видно было с улицы.

— Какой-то человек проходил, — сказал он. — Приезжий будто.

— Да-а, — Симхе не спеша погладил бороду. — Это ты верно, что зря. Послушаешь заезжих этих канторов, козлов этих, и думаешь: господи, за что им такую деньгу сыплют? Я одного только настоящего кантора слыхал — любовичского Шпеера. Один вид его! — Лев. А глаза. Посмотришь ему в глаза — руки-ноги дрожат. Ей-богу.

У Ирмэ и так, без любовичского Шпеера, руки-ноги дрожали. «Что-то там делается? — думал он. — Как бы Меер не ляпнул, куда я пошел! А все — индюк. Погоди, брат. Погоди-ка!»

Ему не сиделось. Он опять встал, подошел к окну. Усатый и Степа — у крыльца. Стоят, скучают, А Кривозуба нет. Застрял чего-то.

— А голос! — продолжал Симхе. — То тебе кажемся — птички поют в саду: «ирли-ирли». То вдруг — «бомм!» Звон в ушах. Ноги трясутся. Господи, думаешь, какую ты силу дал человеку. А слезы прямо — градом. Да-а! — Симхе вздохнул.

Кривозуб наконец вышел. On что-то сказал усатому, показал рукой. Тот по-солдатски повернулся на каблуках и пошел вниз по улице. Ирмэ посмотрел: к Хаче.

«Иди, иди, — подумал он. — Много ты у Хаче-то найдешь! Блоху на аркане».

— Но таких-то канторов на сто… Что я — на сто? на тысячу один, — говорил Симхе. — Ничего голос у Лейвона. Но уже это не то. Не то, не то.

И Кривозуб ушел. А Степа остался — гулял по улице, под самым окном и — похоже — заладил так надолго.

— Собака! — проворчал Ирмэ.

— Нет, не то, — говорил Симхе. — Он то сорвется, то сфальшивит. Силы нету, понимаешь. Ни тпру, ни ну, никуда.

К Степе шатаясь подошел какой-то длинный мужик. Он поздоровался со Степой за руку. Что-то спросил. Степа сначала отмахнулся, потом засмеялся и смеясь толкнул его в грудь. Мужик повалился на землю, как чурбан, со стуком. Он был пьян. Степа кинулся его приподымать.

Ирмэ только этого и ждал. Он — раз! — с места и к двери.

— Куда? — крикнул Симхе. — А стакан?

Ирмэ пробежал двор, перемахнул забор и — ходу.

Стакан он оставил на столе.

Старик убрал стакан в шкаф и долго укоризненно качал головой. Скажи ты, а?

Глава седьмая Дорога

Ирмэ с разбегу упал на траву. Стоп, рыжий. Вольно. Однако, и повезло же тебе. Да уж!