Улица свежего хлеба

– Чтобы ты снес Слободу, – призналась она, удрученно вздохнув, заставляя его вопросительно вкинуть брови и уставиться на нее. – Я знаю, ты хочешь все там снести. Ненавидишь. И дело не в художественной ценности и не в архитектуре. Ты ненавидишь запах свежей выпечки. Я помню.

К этому моменту на морозе, Алексей достаточно протрезвел, чтобы не только изумиться, но и в конец перестать ее понимать. Забава подняла взгляд и виновато пожала плечами.

– Она ждет вас, – произнесла едва слышно, в нос, сдавлено. – А так хоть перестанет. Думает, на новом месте, вы ее не найдете.

Он молчал, ощущая, как его всего потряхивает. И он не может определить отчего.

– Печет хлеб. На это живет, – Забава сглотнула, ощущая ком в горле. – Кормит голубей свежим хлебом и говорит, запах родного дома укажет вам путь домой.

Забава села в такси, оставив Алексея оцепеневшего стоять на морозе. Он сел в салон погодя, впечатленный и темой беседы и самим собой. Ведь, не это он планировал сказать, не это собирался сделать.

– Куда теперь? – спросил водитель озадаченный молчанием пассажира.

– Домой, – отозвался тот, никуда больше не заглядывая, кроме, как внутрь себя.

Пока ехал, он пытался вспомнить, когда перестал любить мать, когда начал ненавидеть. Обвинять ее во всем. Он забыл запах свежего хлеба. Возненавидел его аромат. Ведь, когда-то он любил. Когда их забирали, вместе с Владимиром, он рыдал. Очень давно, ему нравился запах свежего хлеба.

Глава 13

Шаров вошел в крошечный офис по улице Гагарина, ощущая невыносимое раздражение.

– Не хотел тебе портить праздник, – начал он, разглядывая щетину и круги под глазами проснувшегося партнера. – Но скажу.

Гребенкин встрепенулся в пьяном угаре, выпрямился, смерил партнера презрительным взглядом. Оскалился.

– Крысы бегут с корабля. Да, да, я знал, всегда знал.

– Все кончено. Теперь каждый сам по себе.

– Предатель.

Шаров посуровел лицом.

– Ты нас в это дерьмо вогнал. Ты нас топишь. Скаловым дела нет до нас. Я уже сто раз пожалел, что связался с тобой. Тфу! На хрена ты меня вызвал сюда. На хрена пьешь здесь уже который день! Что тебе за дело, до Скаловых. А у меня семья дома. Мне это все разгребать зачем?

Мало того, что Гребенкин пил который день, и в офисе стоял бардак. Так теперь Шаров вынужден был бросить семью за новогодним столом, чтобы убедиться, что у бывшего партнера все в порядке.

– Катись.

– С новым годом, – Шаров поставил на стол бутылку водки, повернулся и вышел из кабинета.

Гребенкин некоторое время разглядывал пузырь, затем помещение вокруг себя, вспоминая, как уснул здесь. Мутным взглядом уперся в настенные часы, показывающие одиннадцать вечера, помрачнел. Все сволочи. Все гады. А ведь он знал, что эта рыжая сука подведет его. И ведь даже то, что он обличил ее, не помогло. А он всего-то хотел справедливости. Хотел вернуть, отыграть позиции обратно. Разве не бывает у людей слабостей. Все вокруг него святыми ходят? А он что? Он всего лишь боролся за себя и свое место под солнцем. Скаловы жадные твари. Как все. Но он Гриша Гребенкин отомстит. Он не из простого теста сделан. Он знает, куда нужно бить и ударит. Ударит так, что мало не покажется.

Чем больше он об этом думал, тем больше трезвел. Отодвинул принесенный пузырь в сторону, почесал щетину и оглядев кабинет, сощурил глаза. А ведь, все крайне просто решалось. Если он не в силах получить назад место в компании, или часть прав на Слободу, или хотя бы имя, тогда он вправе мстить. И он отомстит. Он начал сгребать все черновики, что нашел в офисе в большую коробку из под бумаги, складывая все подряд. Затем вызвал такси.

***

Забава смотрела, как баба Лара уминает тесто. Последний заход. Ловкие старческие руки, легко обмяли нежную дрожжевую пышность, с любовью укрыли его в деревянной кадке тканью. По телевизору показывали «Голубой огонек». А Забава резала картошку на оливье. Это был первый ее такой необычный новый год. В компании почти незнакомки, в чужом доме.

– Не жалеешь? – спросила старуха, подойдя к стулу и в очередной раз теребя в руках платок и две пуховые шали.

– Нет.

Как же, как же она плакала, когда Забава вошла в дом с двумя свертками и рассказала, как накануне почтальон принес извещение о посылке. И так как социальный работник заболел, Забава сама сходила за ними на почту.

– Не верится, – шептала женщина.

– Написано от Скаловых. Три платка. Значит, не забыли вас.

– Не забыли, не забыли. А я-то, дура старая, боялась, адрес не помнят. Теперь уж сколько всего утекло.

Она щупала шали, гладила, сжимала пальцами, словно пытаясь запомнить впитать в себя тканевую основу подарков. Светилась тихой радостью, смягчающей ее печальное лицо, разглаживающей глубокие борозды морщин. И плакала.

– Узнать бы какие они. Наверное хорошие.

– О них в газетах пишут, – не удержалась Забава, прикусив собственный язык. Вот кто просил. Зачем сказала?

Но слово не воробей, баба Лара улыбнулась печальной улыбкой, подошла к ней, взяла за руку, в той, что нож. Пришлось поспешно отложить в сторону.

– Расскажи, доченька. Не бойся. Я лишь узнать. Искать не буду.