Улица теней (ЛП)

Каамас. Его планета. Его народ. Всего за какой-то день целую блистательную цивилизацию — точнее, тех немногих, кто выжил, — отбросили почти что в каменный век.

А приказ отдал Император.

В этом Вес Волетт был уверен. Он не интересовался политикой, но и глупцом тоже не был. Только такой безжалостный параноик, как Палпатин, мог счесть планету пацифистов угрозой для своей власти. Народ Веса ничем не провинился; они всего лишь воспользовались данным галактической Конституцией правом и выразили свой протест, когда Империя начала душить искусство, науку и философию строгими ограничениями и непомерными налогами.

Его сородичи. Скромные, спокойные, мудрые, сердобольные… Говорят, когда джедаи пытались составить свод моральных правил, ставший потом Кодексом джедаев, они обратились за советом к каамаси. Но все в прошлом. Никто больше не прилетит на его некогда прекрасную родину — а если и прилетит, то лишь затем, чтобы ужаснуться при виде выжженной планеты, которая некогда была светочем разума.

Внезапно Вес резко вдохнул и пошатнулся — его охватила мемния. Чувство-воспоминание было таким ярким, что на какой-то миг уютные стены его мастерской растворились, и он будто оказался дома — в деревне Джуалья. Живописное селение, где он вырос, гнездилось среди волнистых Канупских холмов. Он стоял в своем логове, смотрел на рощицу кислоплода и любовался мягкими переливами рассветных лучей на глянцевых листьях и серебристой кожуре спелых фруктов. В речушке неподалеку пересвистывались поющие рыбы.

Вес вспомнил, когда же он видел эту сцену наяву. Это было за три стандартных месяца до того, как он покинул Каамас и прилетел на Корускант. Вес уже тогда мечтал творить световые скульптуры — запечатлевать в пучках фотонов чувства, которые были бы понятны почти любому разумному существу; выставлять свои работы — и, как он надеялся, продавать их. Каамаси не стремились к материальным благам, но отказываться от них было бы глупостью. Как однажды сказал философ Хиока Ланс: «Проблема галактического общества — не в том, что у нас слишком много бедных, а в том, что слишком мало богатых». Ничего дурного в капитализме не было — если только к нему прилагалась социальная этика.

Уникальная способность видеть мемнии с древнейших времен была записана в генах каамаси. Обычно такие образы приходили к ним после сильного потрясения и почти всегда были как-то связаны с его причиной. К Весу видения являлись лишь один раз — еще в детстве, когда умер его любимый дядя. Скульптор озадаченно нахмурился. Эта мемния, воспоминание о безмятежном миге перед отлетом с Каамаса, — как она могла быть связана с чудовищной катастрофой, о которой он только что узнал?

Скоро он все понял.

Вес почувствовал какое-то… возмущение. Это был будто беззвучный грохот, вспышка без света, недвижная дрожь, которая застыла на месте, но все же каким-то образом с чудовищной скоростью неслась на него. Мемния разбилась, рассыпалась на острые осколки мыслей, словно была выточена из хрупкого дюралюминия, и осколки летели, чтобы вонзиться в него и оглушить безмолвным воплем целой умирающей планеты.

И тут он понял, что случилось. Обычно каамаси делились горестными воспоминаниями с сородичами, чтобы рассеять и ослабить боль. А сейчас он чувствовал мемнии нескольких миллионов своих собратьев. Это была сокрушительная волна агонии, смятения, отчаяния и потрясения, которая пронеслась сквозь время и пространство. Как символично теперь смотрелось его собственное чувство-воспоминание — сцена из той мирной и безмятежной жизни, что оборвалась столь внезапно…

Бесчисленные образы и эмоции потоком шрапнели врезались в его сознание. Он не мог сдержать их, не мог от них укрыться. Он почувствовал агонию и смерть каждого каамаси, всех до единого.

Где-то далеко, за тысячу световых лет отсюда, Дижа звала его по имени. Он почувствовал, как перепуганная компаньонка подвела его к кушетке и помогла лечь. Но легче не стало — лежал он или стоял, от безумного водоворота нельзя было укрыться. Все, что он мог — это из последних сил цепляться за остатки сознания и пытаться не дать разорвать свой разум в клочья.

В конце концов, после вечности невыразимого ужаса, волна начала слабеть. Рассыпавшееся по космосу сознание снова сжалось в точку по имени Вес Волетт. Скульптора била дрожь, пот катился с него ручьями, но он был жив — и каким-то чудом сохранил рассудок.

Обеспокоенная Дижа сидела возле него, нахмурив брови.

— Полегчало? — Когда Вес сумел слабо кивнуть, она с облегчением выдохнула: — Что случилось?

— Мемния.

Дижа внимательно посмотрела на него. Зелтронки были немного знакомы с эмпатическим резонансом, а она достаточно долго работала с Весом и понимала, что такое общие воспоминания.

— Я не знала, что они бывают такими сильными.

Вес вкратце объяснил, что произошло. Компаньонка с ужасом воззрилась на него:

— После такого шока тебе нельзя идти на выставку. Давай перенесем.

Вес покачал головой:

— Нет. Теперь тем более важно открыть выставку в назначенный час. Если хоть один каамаси живет и творит, значит, Император потерпел поражение.