Улица вдоль океана

Матрена всходила по трапу, легко неся в руках по пухлому кожаному чемодану с блестящими замками. За ней двигался Нечипор, пригибаясь под тяжестью таких же фасонистых чемоданов, за Нечипором шестеро мальчишек несли туго набитые портфели и горшки с цветущей геранью.

Матрена стояла на палубе отплывающего парохода, глядела на узкую полоску земли между водой и сопками, застроенную домами. Лицо ее застыло в удивлении, даже медные серьги-полумесяцы не покачивались в ушах.

— Як, ты говорил, те горы называюцца? — спросила она мужа, указав глазами на длинную гряду.

— Сопки называются, — ответил он.

— Надо же!.. — вздохнула Матрена — А як той поселок называецца, куда ты груз возил?

— Гагачий.

— Надо же!.. — снова вздохнула Матрена. Потом сказала детям: — Шоб запомнили мне, где жили, на какой вас край света батька завез… Тут люди от холода мрут, зубы и волосы выпадают…

Она всплакнула.

— Ничего не мрут, тут и кладбища нету, — не согласился с матерью чернявый, жуковатый сын.

— Не гавкай, Степка, когда не спрашивают, — сказала она, вытирая ладонью взмокревшие глаза. — Нету, так будет!

— Я не Степка, а Колька, — поправил сын. — А кладбища здесь все равно не будет, здесь земля мерзлая.

Матрена тяжело вздохнула.

— Надо же!..

2. Привет Миллионеру

Трудно представить, что было время, когда Пурга не имела фотоателье. Старожилы уверяли, будто было. Правда, тогда поселок только строился и не был райцентром. Еще уверяли старожилы, вроде в домишке, над которым теперь красовалась вывеска «ФОТО МОМЕНТАЛЬНОЕ, ФОТО ХУДОЖЕСТВЕННОЕ», жила какая-то Матрена Зинченко и что благодаря ей в поселке появилась нынешняя свиноферма, птицеферма и даже парниковое хозяйство.

Так оно или не так — не в этом суть. Суть в том что представить Пургу без ателье «ФОТО МОМЕНТАЛЬНОЕ, ФОТО ХУДОЖЕСТВЕННОЕ» было невозможно, а тем более без фотографа Эдика Капусты.

Эдик Капуста имел от роду двадцать восемь лет, рост низкий, лицо широковатое, два золотых передних зуба во рту и шикарную огненную шевелюру, густую и волнистую. Точно боясь ее испортить, он даже в самые лютые морозы не носил шапки за что сперва был прозван Снежным Человеком. А может не за это, а за то, что купался зимой в проруби на заливе и путь от дома до проруби проделывал босиком и в ярко-пестрых нейлоновых плавках.

Спирт он употреблял умеренно, больше любил свою работу заключавшуюся в том, чтоб запечатлеть на веки вечные всех жителей Пурги; от мала до велика. Перед домом Эдика Капусты стояла длинная витрина с образцами его мастерства: открытки, визитки, портреты одиночные, снимки групповые, черно-белые и в цвете. Зимой витрину надолго замуровывала толстая наледь, весной стекла оживали, и за ними, как на Доске почета, выстраивались знакомые лица: штукатуры Надя, Катя и Марина, учительница Зоя Михайловна, шоферы Петров, Соловьев и Ползунок, а с погремушками и сосками — Вадики, Толики, Вовики… В центре художественной галереи помещался самый большой, с коричневым оттенком портрет Клавы, жены Эдика и нормировщицы автобазы. Прямые Клавины волосы по-русалочьи спадали на свитер, чуть разведенные пальцы с обручальным колечком подпирали щеку, а глаза в стрельчатых ресницах затуманенно смотрели вверх, прямо на пики близких сопок.

— Снежный Человек из кого хочешь красавца сделает, — говорили одобрительно о Эдике Капусте, никогда не называя его ни по имени, ни по фамилии.

Даже в милиции, выдавая бланки для получения паспортов, напоминали:

— Не забудьте сходить к Снежному Человеку. Нужны карточки три на четыре…

Так бы, вероятно, и остался он навсегда Снежным Человеком, если бы в Пургу не пришло сногсшибательное известие. Оно разразилось над поселком; как гром среди ясного чукотского неба, волной прокатилось от дома к дому и до того потрясло своей невероятностью самого Эдика Капусту, что он на несколько часов утратил дар речи.

Когда срочно вызванный в райисполком Эдик через полчаса покидал его стены, у него подкашивались ноги и прыгали перед глазами ступеньки лестницы.

В подъезде его едва ли не сшиб райисполкомовский шофер Санька Мягкий, балагур, гитарист и отчаянный трепач.

— Привет Миллионеру! — хлопнул Санька пятерней Эдика в грудь и спросил: — Согласился?

— Нн-н-н зз-н-на-а… — жалобно промычал Капуста, не разжимая окостенелых губ, за которыми хранились два золотых зуба.

Уже входивший на почту крановщик Карасев вдруг невзначай обернулся, увидел на улице Эдика и быстро кинулся ему навстречу.

— Мое почтение Миллионеру!.. Это правда? — спросил он.

— Нн-н-н зз-н-на-а… — еще жалобней промычал каменными губами Эдик, попятился от Карасева и, пошатываясь, побрел дальше.

Возле котельной Капусту окликнул его друг, механик Костя Астафьев, фотограф-любитель, скромный, приветливый парень, которого Эдик долго и пока безуспешно пытался приобщить к купанию в проруби.

— Здравствуй, Миллионер! — улыбнулся он Эдику, — Что за шум идет по округе?

Эдик Капуста взглядом полоумного оглядел друга, издав при этом какой-то тянущий, хриплый звук, поежился и вдруг очень споро зашагал прочь, встряхивая в такт шагам роскошной рыжей шевелюрой.