Улица вдоль океана

Два блокнота вмещали описание рождения поселка. И какие не случались здесь чудеса и страхи! Подумать только — первых строителей чуть-чуть не загрызли волки. Проснулись люди, а вокруг палатки — стаи голодного зверья. Сидят, клацают зубами и ждут. И этот, самый шофер Саня, тогда еще мальчишка, снял выстрелом вожака стаи. Главное было определить, который из волков вожак, и стрельнуть именно в него. Этот самый Саня угадал вожака чутьем. Вожак упал замертво, а стая разбежалась…

— Так, говоришь, медведи и сейчас по райцентру ходят? — спросил Завьялов, раскрывая чистый блокнот. Они перешли на «ты» с первой минуты знакомства.

Саня усмехнулся и в свою очередь спросил:

— Рома, ты на Кавказе был?

— Бывал, и не раз…

— А грузинский дом представить себе можешь без мандарина?

— Почему же нет? — ответил Завьялов.

— А я не могу, — сказал, Саня. — Так и наш поселок без медведя не поселок… Да вот тебе последнее происшествие. Заметь, пока никем не описанное. Со мной в этом году случилось…

Саня вел машину виртуозно, одной левой рукой. Правая в это время спокойно лежала на спинке сиденья. Голубые, чистой озерной воды глаза по-детски невинно смотрели на Завьялова и лишь изредка косились на дорогу. В толстых Саниных губах перекатывалась папироса. Курил он тоже необычно — без помощи рук, а дым после каждой затяжки пропускал через курносый нос.

— Погоди, когда ж это было? — Саня собрал лоб а складки, так что его закрыла короткая белесая челка. — Ага, кажись, под Первое мая, как раз пуржишка крутанула, из-за нее и демонстрацию отменили.

— На Первое мая пурга? Здорово! — восхитился Завьялов, черкая карандашом в блокноте.

— Ну! — подтвердил Саня, выпустив из ноздрей струи дыма, откатив папиросу в угол рта, он продолжал. — Утро, заметь, раннее было, я еще не проснулся как следует. Но все же слышу: Зинка моя с кровати шмыг, ноги в валенки и в сени. За дровами, значит. За ночь, понимаешь, так выдуло — зубы колотятся… Я, конечно, лежу нежусь, а сам в полусне соображаю: пусть затопит, тогда подымусь. И не заметил, понимаешь, как опять в сон уплыл. И вдруг мне в ухо кто-то как гаркнет: «Санька, где твоя Зинка?» Я как подхвачусь! Туда-сюда, головой мотаю — никого: ни Зинки, ни дров, ни плита не горит, только на стуле Зинкины кофточки-шмофточки висят. Ну, я тоже в сени… Двери, понимаешь, жму, а их оттуда будто кто держит. Вдруг слышу Зинкин торопливый голос из кладовки: «Сань, не выходи! Медведь забрел, задерет тебя, я на крючке сижу, замерзну скоро!» — «Какой медведь?» — спрашиваю. «Белый, — пищит, — Выбей окошко и беги на помощь звать». Тут медведь как заревет, я и… — Санька не договорил, на ходу открыл дверцу и выплюнул окурок.

— Выбил окно? — догадался Завьялов.

— Ну нет! — Саня захлопнул дверцу. — Схватил веник и турнул его под одно место.

— Медведя?!

— Не козу, должен понимать. У нас в поселке такая птица не водится.

— И что он?

— Медведь-то? — Саня прищурился на дорогу и небрежно крутанул руль, объезжая колдобину. — А ничего. Шастнул в пургу — и нет его. Он ведь погреться забрел…

— Большой был? — поинтересовался Завьялов.

— Подходящий. Метра три в длину. Из сеней выскакивал — лапой дверной косяк снял, как и не бывало.

— И действительно белый?

— Желтый.

— Как желтый? — удивился Завьялов, никогда не слышавший о желтых медведях.

— Старичок попался, — пояснил Саня. — Под старость они из белых в желтые перецвечиваются.

— Перецвечиваются? — переспросил Завьялов и черкнул что-то в блокноте, — Хорошее слово… Ну, а жена?

— Какая жена? — удивился Саня.

— Зина.

— А, Зинка, моя… А чего ей? Выскочила из дровника, нарядилась в кофточки-шмофточки и к соседям праздновать пошла. После я им шкуру этого медведя подарил.

— Так ты его догнал?

— Зачем? — усмехнулся Саня. — В другой раз на заливе шмякнул.

— Этого самого?

— А зачем мне другой?

— Да как же ты его узнал? — добивался Завьялов.

— Плевое дело… Иду, понимаешь, по заливу, а он над лункой, стервец, сидит, рыбку на обед ловит. Вот тут я его и опознал. Стрельнул, и с приветом…

— Ну, Саня, ты герой, честное слово, герой! — восхитился Завьялов и опять черкнул что-то в блокноте.

— Брось! — скромно заметил Саня, — У нас в поселке почище меня личности есть.

— Как понимать почище?

— Понимай позначительней. Ты, к примеру, об Эдьке Миллионере слыхал?

— Не слыхал, Саня, — с сожалением признался Завьялов. — Я ведь у вас один день пробыл. А чем он знаменит?

— Э-э, тут целая история с географией, — подмигнул ему голубым глазом Саня и спросил: — У тебя какая зарплата?

— Сто двадцать… гонорар еще… Так до двухсот…

— То-то и оно-то, — хмыкнул Саня, — А Эдьке дядя два миллиона в золотой валюте отвалил.

— Какой дядя? — не понял Завьялов.

Саня обратил на дорогу задумчивый взгляд, прикурил, пустил носом две туманные струйки, перекатил с края на край губ папиросу и лишь тогда сдержанно сказал:

— Австралиец… Об этом, заметь, тоже ни одна газета не сообщала. Думаешь, почему?

— Почему?

— Где газеты, а где Эдька! — многозначительно ответил Саня.

— А где он? — опять не понял Завьялов.

— Эдька-то?.. В Пурге. Фотокарточки шлепает.

— Фотограф, что ли?

— Он самый.