Улица вдоль океана

Или выглянет за дверь, схватится полными руками за сердце:

— Батюшки, мужья идут — посуда не мыта!

«Мужья» сами ездили в поселок за продуктами, стреляли в тайге оленей, теперь, правда, не каждый день, добывали куропаток и зайцев, таскали ей воду, носили ведрами морошку и голубику на компот, а иногда и букеты кипрея или иван-чая. Букеты стояли в банках на обеденном столе: и те, что приносили «мужья», и те, что собирала сама.

И приставать к ней не приставали. Шуточками-прибауточками перекинутся — все. «Эх, Машуха, — скажет кто-нибудь, — выходи за меня замуж. На Черное море закатимся, я тебя виноградом закормлю!» Она будто всерьез ответит: «Полетим, что за вопрос. Вот только промывку кончим».

Был, правда, случай, когда все тот же Володька Коготь подкараулил ее в тайге. Пошла она как-то к дальнему ручью мыться. Взяла сумку, в ней — мыло, полотенце, жгутик травы вместо мочалки, прихватила ружье: вдруг медведь выскочит? (Из ружья Спирин научил стрелять, неделю по пустым консервным банкам палила). Вышла к ручью. Вода в том месте всегда была теплая, до дна просвечивалась, бережок песчаный мягкий, весь в кустарнике и лиловом кипрее. Положила сумку, пристроила к кусту ружье, стала халат расстегивать. И вдруг схватила ружье — что-то затрещало в кустах. Вышел Володька, тоже с ружьем за спиной. Подошел к ней.

— Ну, долго так продолжаться, будет?

— Как? — отступила она от него.

Он опять подошел. Красивый был Володька: волосы пшеничные, глаза зеленые, брови угольные.

— Ведь я не забыл веник и не забуду. — Губы у него вздрагивали, не то от прежней обиды, не то от волнения. — Слушай Маша, давай с тобой исчезнем отсюда, куда-нибудь в другую артель махнем. Я только об этом и думаю, в машине сижу — думаю, на топчан повалюсь — думаю. Ты можешь это понять. Может, у меня это первый раз в жизни.

Маша опять отступила. Нехорошо ей стало. Схватит сейчас, кричи не кричи — кругом тайга.

— Шутник ты, Володя, — притворно засмеялась она — ну как с тобой говорить: тоже в шутку или серьезно?

— Ты серьезно, — сказал он, подступая к ней.

— А если серьезно, так я замужем, — рассердилась она. — У меня сын есть.

— Была б замужем, при нем сидела, — не поверил он.

Совсем близко грохнул выстрел. Володька насупился.

— Спирин твой небо дырявит. Опять по следу бегает, караулит. Защитник нашелся!

— Пусть караулит, — Маша ободрилась, услыхав о Спирине. — От таких, как ты, и караулит!

— Дуреха, — сказал Володька. — Он за убийство сидел и тебя кокнет.

Повернулся и ушел. А над ручьем снова — прокатился выстрел, потом еще один.

Маша постояла на берегу — думала, Спирин появится. Прошло с четверть часа — ни выстрелов больше, ни Спирина. Она взяла сумку и ушла от ручья, так и не помывшись в его теплой воде.

А на следующее утро с крылечка снова летел ее голос:

— Мужья, а мужья, завтрак стынет! Ну-ка, чья бригада первой явится?

Она называла их мужьями, а законный ее муж и единственный остался во Владивостоке, и вскоре все узнали, почему так случилось — сама рассказала.

Единственный ездил главным кондуктором на товарняках и так пил что в один прекрасный день она не выдержала: схватила на руки сына и в чем была прибежала к своей матери. Оставила Вовика — и скорей в аэропорт… Ни о чем не думала в ту минуту, одного хотела: куда угодно уехать, лишь бы подальше от своего главного кондуктора. Ближайший самолет летел на Магадан, она в горячке взяла билет. Уже с Колымы написала матери: будь что будет, а жить с ним не могу. Встретились дорогой хорошие люди, помогают найти работу. Побереги Вовика, устроюсь — заберу его. И на прежнюю работу написала, в паровозное депо: так и так, берите другую нормировщицу.

А вскоре поняла, что не так все просто. Единственный занозой сидел в сердце. Первое письмо от него она читала вслух «мужьям», явившимся на обед. Голос у нее дрожал от радости, по щекам плыли слезы. В письме единственный клялся и божился, что в рот не возьмет больше зелья, уговаривал простить и вернуться.

— Вот как учить надо, — говорила она, сияя зарумянившимся лицом. — Почему я раньше, дура, не уехала? Он бы у меня давно человеком стал!

«Мужья» уминали борщ вприкуску с чесноком, уминали гречневую кашу с жареной олениной, запивали компотом и живо обсуждали услышанное. И все сходилось на одном: не должна она сейчас уезжать, как же они останутся без повара?

— Да не уеду пока, не уеду, — улыбалась она, посвечивая белыми меленькими зубками, — Я ведь по договору у вас на весь сезон!

— Дело не в договоре, Машуха, а в том, что мы тебя любим и не пустим, — подошел к ней Мишуня Волков. Был он лысый, с пучком ржавых волос над губой — усы отпускал.

Мишуня обнял Машу, похлопал по круглому плечику. Она не отстранилась, а даже прильнула к нему и повторила:

— Да не уеду пока, только напишу ему.

А шофер Вадя Ярочка (такая у него была овечья фамилия) с досадой сказал:

— Знал бы что за письмо, припрятал бы. — Вадя был хозяином старенького ЗИЛа, доставлял на нем старателей на смену, забирал со смены, мотался на прииск за горючим, продуктами и почтой.