Ульмигания

Кантегерд лежал на широком плоском жертвенном камне, а по правую и левую руку от него лежали и тоже ждали своей участи его верные витинги. Им, остававшимся еще язычниками, хоть их и приводили к крещению, казалось почетным умереть рядом с вождем, и они спокойно с достоинством ждали, когда Перкун рукой вайделота занесет над ними жертвенный нож или копье. Князю такой конец совсем не нравился. Если б его народ был более крепок в христианстве, он, может, и согласился бы на жертву. Но с его смертью ятвяги могли вернуться к язычеству, присоединиться к воюющим самбам и разделить их судьбу, уже сейчас слишком очевидную — самбы будут драться с Орденом до последнего воина… А он собирался послать мальчиков учиться на запад, в Великую Империю… Хотел выдать Марту за Васильку… Интересно, добрался ли татарин до деревни? Один из витингов Кантегерда видел, как вскинул руки пробитый копьем татарин, как обмяк на лошади, уносившей его в лес… Вряд ли. Если б он добрался, Василько со своей дружиной и ятвягами уже был бы здесь. Слишком много времени прошло с тех пор, как татарин попытался бежать. Кантегерд покосился в сторону шалаша, увешанного амулетами. За двое суток он так и не видел, чтобы оттуда выходил вайделот. Может, его там и нет? Вообще происходило что-то странное. Чувствовалось напряженное ожидание чего-то. Или кого-то? Поляна была изукрашена, как к празднику, — деревья в побрякушках; столбы с головами вепря, лося, медоеда, зубра; три огромных деревянных бога посредине — Пикол, Перкун, Потримп. Но никакого праздника сейчас нет. Неужели вся эта чепуха об ожидании Нового Кривы действительно имеет какие-то основания? Человеческие жертвы — совсем не рядовой случай. К чему-то же это приурочено!

Об этом же думал и Василько, следя за тем, что происходит на поляне. У него было полтора десятка мечей, да еще сотня ятвягов обходила гору с другой стороны. Василько предпочел бы все решить без них. На Совете он предложил план, с которым мог бы малой кровью и бесшумно освободить князя при помощи только своих людей. Но ятвяги неожиданно обиделись и довольно резко напомнили ему, что это, прежде всего, им самбы объявили войну, а он — Василько, хоть и Великий Воин, но всего лишь наемник.

Четыре татарина, выбрав удобные места для стрельбы из лука, наблюдали. Несильный ветер шелестел кронами дубов. Среди деревьев он не чувствовался, но на поляне должен был изменить полет стрелы, и Василько боялся, что это может испортить дело.

Он отдал последние распоряжения и с двумя воинами направился к поляне. Василько уже приближался к ней, когда чья-то рука из сумерек перехватила узду его лошади, а у своей шеи он увидел узкий длинный наконечник метательного копья.

— Ты пришел за своей смертью? — спросили его на самбийском диалекте. — Или ты — с Тем, кого ждем?

— Я — с Тем, кого вы ждете, — ответил Василько и тут же понял, что совершил ошибку, открыв рот.

На ятвяжской кобылке и в русском шлеме, который часто использовали и самбы, он должен был сойти за прусса. Но его спросили, и он ответил — ему не оставалось ничего другого. А самб услышал его акцент. Василько был в тяжелом панцире и метнуться куда-то в сторону от направленного в горло копья не успел бы. К счастью, кому-то из татар показалась эта сцена затянувшейся, и самб, выронив копье, схватился за стрелу, пробившую ему грудь. Одновременно с этим сверху, прямо из воздуха, возник другой витинг и рухнул на Васильку, проскрежетав ножом по панцирю. Василько поднял кобылу на дыбы и бросил в сторону, пытаясь скинуть повисшего на нем сзади самба, но тот прилип, как паук, уцепившись за упряжь. Как только передние ноги кобылы коснулись земля, самб перекинул ногу через круп. Василько этого не видел, но знал, что именно так и должно быть, и, развернувшись всем корпусом, двинул локтем в то место, где могла быть голова самба. Шип, напаянный на локтевой щиток, вошел ему в висок. Самб упал, и Василько смог разглядеть, что обоим рыцарям за ним повезло гораздо меньше — их сняли с лошадей. Один еще отбивался, но другой уже лежал на траве, корчась вокруг вошедшего ему в живот трезубца. Это был Войтек. Не то чех, не то лях, почти мальчишка, он недавно прибился к Василькиной дружине и обещал быть очень хорошим воином. Первым побуждением было — повернуть, но Василько сдержался и, выхватив меч, послал кобылу к поляне. Он уже слышал топот коней наемников, и — с другой стороны поляны — боевой клич ятвягов: «За мать Лосиху!» Это кричали люди, которых считали христианами.

Сумерки на поляне были реже, чем в лесу. Он уже видел, как силится приподнять голову от камня князь Кантегерд в попытке разглядеть то, что происходит, как выскочил из своей палатки вайделот с большим ритуальным ножом, как он вскинул руки к небу, взывая к богам. Василько увидел самбов, скачущих на неседланных конях ему наперерез. Но обо всем этом он забыл, едва заметив, что под углом к нему, к жертвенному камню большими прыжками стремится рыжий пес. Василько вдавил шпоры в бока кобыле.