Уловка-22

— Но ведь на небесах-то вам тоже не приходилось бывать! А ведь вы знаете, что небеса есть, а?

— Или не знаете? — спросил полковник.

— Вы совершили очень тяжкое преступление, святой отец, — сказал майор.

— Какое преступление?

— Этого мы пока не знаем, — сказал полковник. — Но намерены выяснить. Одно лишь мы знаем наверняка: преступление ваше весьма серьезно.

Скрипнув шинами, автомобиль свернул с дороги и, слегка замедлив ход, подкатил к штабу полка, а затем, обогнув здание, — к черному ходу. Офицеры вышли из машины и препроводили капеллана по шаткой деревянной лестнице вниз, в подвал — сырую, мрачную комнату с низким цементным потолком и неоштукатуренной каменной стеной. По углам свисала паутина. Огромная сороконожка промчалась по полу и скрылась под водопроводной трубой. Капеллана усадили на жесткий стул с прямой спинкой напротив пустого маленького столика.

— Пожалуйста, располагайтесь поудобней, капеллан, — сердечно предложил полковник, включая ослепительно яркую лампу и направляя ее свет в лицо капеллану Он положил на стол медный кастет и коробок спичек. — Будьте как дома.

Глаза у капеллана полезли на лоб. Зубы начали выбивать мелкую дробь, руки и ноги стали ватными, слабость разлилась по телу Он понимал, что теперь они могут делать с ним все, что им заблагорассудится. Здесь, в подвале, эти жестокие люди могли избить его до смерти, и никто не вмешается и не спасет его, никто, кроме разве этого набожного, благожелательного, остролицего майора. Между тем благожелательный майор приоткрыл водопроводный кран так, чтобы вода с шумом лилась в раковину, и, вернувшись, положил на стол рядом с медным кастетом длинный тяжелый резиновый шланг.

— Ну что ж, все прекрасно, капеллан, — приободрил его майор. — Если вы не виновны, вам бояться нечего. Чего вы так испугались? Ведь вы же не виновны?

— Еще как виновен, — сказал полковник. — Виновен с головы до пят.

— Но в чем я виновен? — взмолился капеллан, все более теряясь. Он не знал, у кого из этих людей просить пощады. Офицер без знаков различия притаился в дальнем углу. — Что я такого сделал?

— Именно это мы и собираемся выяснить, — ответил полковник и придвинул капеллану клочок бумаги и карандаш. — Будьте любезны, напишите-ка вашу фамилию. Только своим собственным почерком.

— Своим почерком?

— Вот именно. Где-нибудь на этой бумажке.

Когда капеллан расписался, полковник отобрал у него бумажку и положил рядом с листом бумаги, который он вынул из папки.

— Видите, — сказал полковник майору, который из-за его плеча с чрезвычайной серьезностью рассматривал оба документа.

— Почерк как будто разный, а? — высказал предположение майор.

— Я говорил вам, что это — его работа.

— Какая работа? — спросил капеллан.

— Капеллан, для меня это тяжкий удар, — с глубокой, печальной укоризной в голосе проговорил майор.

— О каком ударе вы говорите?

— Слов не нахожу, как вы меня разочаровали!

— Чем? — все более исступленно допытывался капеллан. — Что я такого сделал?

— А вот что, — ответил майор и с видом человека, обманутого в своих лучших надеждах, швырнул на стол клочок бумаги, на котором только что расписался капеллан. — Это не ваш почерк.

От удивления капеллан быстро-быстро заморгал.

— Как это — не мой? Мой!

— Нет, не ваш, капеллан. Вы снова лжете.

— Но ведь я только что расписался у вас на глазах, — в отчаянии закричал капеллан.

— Вот именно, — сокрушенно возразил майор. — Именно у нас на глазах. Поэтому вы и не можете отрицать, что это написано вами. Человек, который пишет чужим почерком, способен на любую ложь.

— Кто это пишет чужим почерком? — спросил капеллан. В припадке злости и негодования он забыл обо всех своих страхах. — Вы сошли с ума! Что вы такое городите?

— Вас просили расписаться, как вы обычно расписываетесь, а вы этого не сделали.

— Как это не сделал? Чей же это еще почерк, если не мой?

— Чей-то еще.

— Чей?

— Именно это мы и пытаемся выяснить, — угрожающе проговорил полковник. — Признавайтесь, капеллан.

Все больше недоумевая, капеллам переводил взгляд с одного на другого. Он был на грани истерики.

— Это мой почерк, — горячо настаивал капеллан. — Если это не мой почерк, то какой же еще мой?

— А вот этот, — ответил полковник. С торжествующим видом он швырнул на стол фотокопию солдатского письма, из которого было вымарано все, кроме обращения «Дорогая Мэри!» и приписки цензора: «Я тоскую по тебе ужасно. А.Т. Тэппман, капеллан армии Соединенных Штатов». Заметив, что лицо капеллана залила краска, полковник презрительно улыбнулся. — Ну, капеллан, не знаете ли вы, кто это написал?

Капеллан помедлил с ответом: он узнал почерк Йоссариана.

— Нет.

— Ну, а читать-то вы хоть умеете? — саркастически спросил полковник. — Автор ведь расписался?

— Да, под письмом моя фамилия.

— Стало быть, вы и автор. Что и требовалось доказать.

— Но я этого не писал! И почерк не мой!

— Значит, вы и тогда изменили свой почерк, — пожав плечами, возразил полковник. — Только и всего.