Ультиматум Борна (др. перевод)

– Почему же? – спокойно отреагировал Борн. – Я ведь не читаю тебе лекцию о возвышении маньчжурской династии или династии Цинь. Коль скоро все знают, что со мной было, намек на мое безумие отчасти справедлив. – Джейсон выдержал паузу и, медленно подавшись вперед, заговорил вновь: – Но позволь заметить тебе, Алекс: может, я и забыл кое-что, но та часть моего интеллекта, которую сформировали ты и «Тредстоун», при мне. Я доказал это в Гонконге, Пекине и Макао и докажу снова. Я обязан это сделать – мне не остается ничего другого... А теперь давай выкладывай то, что знаешь. Ты упомянул нескольких человек, которые сейчас находятся в Вашингтоне... Один – из службы поставок Пентагона или что-то в этом роде...

– Материально-технического снабжения, – поправил его Конклин. – Это понятие охватывает значительно более широкую и дорогостоящую область: это генерал Суэйн. Потом есть еще Армбрустер, он – глава Федеральной торговой комиссии, и Бартон, который возглавляет...

– Он – председатель Объединенного комитета начальников штабов, – закончил Борн. – Адмирал Джек Бартон, «гроза морей», командующий Шестым флотом.

– Единственный и неповторимый! В прошлом – бич Божий на Южно-Китайском море, а теперь – самый почетный орденоносец.

– Повторяю, – сказал Джейсон, – засади своих ребят за работу. Пусть Питер Холланд поможет чем сможет. Собери всю информацию на каждого из них.

– Не могу.

– Что?

– Я могу получить информацию только о трех наших филадельфийцах, потому что они являются прямой целью нашего расследования в «Мейфлауэре» – точнее, ниточкой, ведущей к Шакалу. Но я и пальцем не могу тронуть пятерых – пока что пятерых – наследников «Медузы».

– Объясни, ради Бога, почему? Ты обязан. Мы не можем терять времени!

– Если мы оба будем мертвы, ход времени для нас остановится. К тому же это не поможет ни Мари, ни детишкам.

– О чем ты, черт бы тебя побрал?

– О причине моего опоздания. О причине, по которой я не хотел звонить тебе из Вирджинии. О причине, по которой я попросил Чарли Кэссета забрать меня в пригороде Вены, о том, почему до тех пор, пока он не приехал туда, я не был уверен, доберусь ли к тебе живым.

– Выкладывай.

– Ладно, изволь... Я и словом не обмолвился никому о том, что собираюсь заняться бывшими «медузовцами», – об этом знали только ты и я.

– Я еще подумал, когда говорил с тобой сегодня днем по телефону, что ты слишком уж секретничаешь. Чересчур, подумал я, учитывая место, где ты находишься, и то оборудование, которым вы пользуетесь.

– И место и оборудование оказались вполне надежными. Кэссет объяснил, что Управление не хочет, чтобы записи разговоров потом выплыли где не надо. Это самый надежный способ: никаких «жучков», никакой записи телефонных разговоров – ничего. Клянусь, я задышал спокойнее, когда услышал это.

– Так в чем же дело? Ты все время недоговариваешь...

– Потому что мне надо разобраться с другим адмиралом, прежде чем я двинусь в глубь территории «Медузы»... Эткинсон – наш ничем не запятнанный посол при Сент-Джеймском дворе, наш стопроцентный америкашка. Так вот Эткинсон сказал – что яснее и не выразишься. В панике он сорвал маски с Бартона и Тигартена в Брюсселе.

– Ну и?..

– Он сказал, что Тигартен сможет справиться с Управлением, если всплывет история о старом Сайгоне, потому что у него есть кое-кто в высшем эшелоне в Лэнгли.

– И?..

– "Высшим эшелоном" в Вашингтоне называют обычно первых лиц, а в Лэнгли – это директор ЦРУ... которым является не кто иной, как Питер Холланд.

– Ты сам мне говорил сегодня утром, что, по его словам, он и секунды не задумался бы, если бы ему потребовалось ликвидировать любого из «Медузы»...

– Говорить можно что угодно. А вот делать?

* * *

В это время в тысячах миль от них, по ту сторону Атлантического океана, в старом парижском предместье Нейи-сюр-Сен по бетонированной дорожке ко входу в кафедральный собор, построенный в XVI столетии и известный как собор Святого Причастия, медленно подошел старик в темном поношенном костюме. Колокола возвестили о начале литургии, и старик замер на залитой утренним солнцем дорожке, перекрестившись несколько раз и прошептав обращенные к небесам молитвы. «Angelus domini nuntiavit Mariae»[6]. Он послал поцелуй барельефному распятию над каменной аркой, поднялся по ступеням и вошел в собор через огромные двери, заметив, как два священника неприязненно посмотрели на него. Извините, что мараю своим присутствием ваш богатый приход, толстозадые снобы, подумал он, зажигая свечу и ставя ее возле алтаря, но Христос говорил, что предпочитает меня вам. «Блаженны кроткие», ибо они унаследуют на земле то, что вы не успели разворовать.