Ультиматум губернатору Петербурга

Птица уронил столбик пепла на скатерть. Дунул. Столбик рассыпался, взвихрился… Прах. Ничто. Выброс вулкана. Имитация рогожки. Фотообои… Сигарета подрагивала в пальцах, страшно болела голова. Ослепительно ярко горела золотая фольга аптечной упаковки… И, кстати, та, вчерашняя молочница…

Страшно хотелось завыть. Но он молчал. Он сидел и ждал возвращения бывшего морского пехотинца Михаила Гурецкого. Сохатого.

* * *

Сазонов нажал на латунную, манерно изогнутую ручку и рванул дверь на себя.

Обнаженная женщина сидела за письменным столом и целилась в Славку Ряскова из обреза. Капитан начал падать вправо, уходя с линии выстрела за спасительную стену… Но было уже поздно. Черные дыры ружейных стволов, напоминающие лежащую на боку восьмерку — математический символ бесконечности — полыхнули яркими желтыми вспышками. И два свинцовых хлыста обожгли левый бок капитана Ряскова. Уже падая, он все-таки спел нажать на спуск. ПМ выплюнул девятимиллиметровую тупоносую пулю, и над правым соском Маргариты образовалась аккуратная маленькая дырочка. А дверь все еще открывалась… Она открывалась, и Славка Рясков смотрел в четкий прямоугольник дверного проема. В нем, словно в раме картины, сидела обнаженная женщина.

Еще стоял в ушах грохот трех выстрелов, еще не успела упасть на пол стреляная пистолетная гильза. А мир уже изменился, он стал другим. Он стал беднее на две человеческие жизни.

И звучал в грохоте выстрелов раскатистый смех Терминатора.

За спиной капитана Ряскова вдребезги разлетелся плафон бра на стене. Славка упал. На дистанции около двух метров картечь шла еще очень кучно, левый бок капитана представлял собой одну сплошную рану. Лежащая на боку восьмерка — стволы обреза — уже влекла его в бесконечность. Крупно вздрагивало тело Маргариты. Кровь толчками выплескивалась из отверстия в груди и падала на лист бумаги. На черный заголовок — Ультиматум.

Трое оперативников ФСБ ошеломленно смотрели на своего умирающего товарища в луже крови. На вороненые стволы обреза, зажатого в тиски, на кусок капроновой веревки, протянутой от ручки двери к спусковым крючкам. Стволы еще слабо дымились, сочились кисловатым пороховым запахом. А за сизым дымом умирала с широко распахнутыми глазами Маргарита Микульска. Шестьдесят метров скотча ушло на то, чтобы надежно привязать ее тело к креслу, а руки — к рукоятке обреза. На столе перед обнаженной женщиной лежал лист бумаги с отчетливым машинописным текстом. Кровь уже полностью залила текст, оставив только подпись: ТЕРМИНАТОР.

Гурецкий перехватил взгляд прохожего. Удивленный, недоумевающий. Усмехнулся про себя и сел в машину. Бомжей и попрошаек всех мастей в Питере за последние годы стало полно. (А как же — реформы идут!) К ним привыкли, практически не обращали внимания. Но бомж, разъезжающий на собственном автомобиле, пусть это всего лишь «москвич»… удивление прохожего было понятно.

Михаил Гурецкий бросил сумку со звякнувшими пустыми бутылками на пол и вставил ключ в замок.

Остывший двигатель не давал тепла, в салоне было почти так же холодно, как на улице. Ладно, поехали… А то вдруг окажется этот внимательный прохожий шибко сознательным, звякнет в ментуру. Там решат, что бомжара ломанул чужую машину. Объясняйся потом! Этого Сохатому определенно не нужно.

Даже когда документы подтвердят его личность и право собственности на автомобиль, у ментов все равно возникнут вопросы. Холодный движок тянул плохо, стремился заглохнуть. Мишка вытащил привод подсоса до упора… Да, довольно трудно будет объяснить, почему заместитель начальника СБ очень не хилой фирмы разгуливает по городу в драных джинсах и замызганном плаще. В полукилометре от дома, из которого тайно выносят трупы. Кто, кстати, выносит? Похоже — ФСБ. Гурецкий тяжело задумался.