ULTRAмарин

– Нет! Уж позволь возразить тебе, это не безобидно, – отозвался Младший. – Нам, может быть, и все равно, мы тренированные при разных режимах. А дети наши смотрят на них и думают: это же какие титаны! Других они не видели, а другие есть. Огромная страна. Столько людей есть – умных, сильных, молодых, старых. Что же, блядь, одну колоду тасуют уже пятнадцать лет? Читать дети не читают, слушают это мудачье, так и веру теряют в свое будущее. Ты мне скажешь: генетика, наши, дескать, через кровь получат прививку от чумы этой. Нет, брат, зараза – она опасная. Вот я юношей был, читал как ненормальный, прочитал до хера, а спросить не у кого, что и как. К поэту местному ходил, к классику советскому, думал – вот кто ответы знает. Никак подойти не мог, он из дома два раза в день выходил – в обед и вечером. Сначала до вокзала дойдет, потом до обкома партии не идет – летит и губами шепчет новую поэму о БАМе. Вечером то же самое – крест делает: вокзал – обком – домой. Месяц его ловил, дождался, подошел, трепещу: «Скажите, мастер, как понять, как жить юноше, объевшемуся чужих слов?» Спросил не то, что задумал, стою, горю огнем. Он не остановился, прошелестел плащом нейлоновым и полетел дальше, нашептывая передовицу в газету «Витебский рабочий».

Стоял я на ветру, оплеванный классиком ебаным, чуть не плакал. Потом, конечно, люди нашлись, не такие стремительные, как тот поэт, Бог им в помощь, а многим царствие небесное. А если бы не встретились? Так бы и думал, что те соль земли. Сам помнишь, когда стали печатать Платонова и Гроссмана, как ранжир изменился. Или Кочетов с Чаковским, или эти. Важно, кто на виду, молодым важно, да и старым не помешает, для которых Пикуль – вся история.

Старший помолчал. Слышно было, как прикуривает он новую сигарету, потом начал говорить:

– Пафос твой не разделяю, кому надо, нутром поймет. Сто мудаков хором одного певца не перекричат. Ну вот скажи – и где теперь твой поэт? Читает сам себе свое собрание сочинений? Кому он теперь нужен? Какой строчкой зацепился он во времени? А я ночью Чехова читал – открыл, где попало, и понял в сотый раз: время не меняется, люди тоже. Читай Чехова. Я тебе всегда говорю: не смотри, не слушай пургу эту. Дети сами разберутся, кого слушать. Если не разберутся, значит, и так проживут. Устал я что-то. Ухо опухло от твоего зажигательного выступления. Прощай. Скоро наши придут, готовься отвечать, как жить дальше будешь и на что, ха-ха-ха. Пиздеть – не мешки ворочать!

Младший тоже устал, попил чайку, вспомнил, что обещал написать заметку для журнала, который никому не нужен, и лег на диван.

Хорошо поговорили, душевно. Надо поспать. Скоро придут те, за которых он так страдает, но спать охота смертельно.

В День Победы

Иван Денисович встал рано – дел накопилось много, и с одной ногой, оставшейся после ранения, их с ходу не переделаешь.

Он жил один, ветеран Великой Отечественной, жена умерла давно, у него остались одна нога, двадцать медалей, пенсия, самая большая в деревне, и все.

Газа не было, вода – в колодце на краю деревни. Триста шагов по тропинке на костылях с ведром давались ему так же тяжело, как и шестьдесят пять лет назад, когда ему оторвало ногу. Тогда он дошел и упал без сознания, а потом привык и сознания не терял, ходил два раза в день, триста туда, триста обратно вместо физкультуры – так он убеждал себя, чтобы не отчаиваться. Зато подъем тарифов ЖКХ его не трогал – он не платил, не за что было.

Деревня была около Химок, недалеко, три километра от памятника защитникам Москвы. Он им и был, примерно в этом месте защищал столицу без винтовки – не хватило в суматохе. Там ему и оторвало ногу. Так он попал в свою деревню, там и остался, женившись на девочке, выходившей его.

Дороги до трассы никогда не было, домов мало, денег мало, все ушло на памятник защитникам. Иван Денисович не сетовал, он знал: «Родина слышит! Родина знает!» Был доволен, что жив остался, другие вообще не дожили, а он, слава Богу, еще скрипит.

Он сходил за водой, дополз, если точнее, растопил печку, потом побрился старой, наполовину сточенной бруском бритвой – давно нужно было купить новую, но он решил, что на его век и этой хватит.

Достал из шкафа свой пиджак с медалями, осмотрел его – вроде неплохо, надевал его он всего сорок раз – только на День Победы и один раз на похороны своей жены, голубушки, которая была для него второй ногой и всем остальным. Повесил пиджак в шкаф и принялся за завтрак.

Он собирался на рынок, слышал от людей, что в Химках-Ховрино есть рынок, который все называли «просрочка» – товара навалом, цены умеренные. Хотел колбаски подкупить, сырку твердого, если повезет, то и тушеночки. Собрался и побрел на трассу, всего три километра по бездорожью. Дорога была знакомой, пятьдесят лет на нее не ступала нога дорожного рабочего, только трактор раз в месяц притаскивал автолавку, где двадцать старух и Иван Денисович покупали, как всегда, хлеб, сахар и кое-что по мелочи – крупы, соль да спички.