Улыбка Афродиты

Я развернулся и отправился искать другой путь. Выплыв на верхнюю палубу, я взял запасной баллон и поплыл над разрушенной частью, пока не нашел открытую дверь с противоположного борта, где и оставил баллон. Внутри я обнаружил трап, который вел на нижнюю палубу, и еще одну закрытую дверь. Петли двери заржавели так, что дверь совсем не открывалась, однако ниже я увидел другую дверь, которая была открыта. Она вела в коридор, уходивший в недра корабля. Темнота стояла абсолютная, а тишина – пугающая. Без фонарика я чувствовал бы себя совсем слепым. О бездне я старался не думать. Временами скребущий звук металла по скале отдавался по всему кораблю, словно он дюйм за дюймом сдвигался в пучину. Мне представлялось, как он медленно покачивается на краю бездны, а потом медленно проваливается в холодную черную глубину вместе со мной, зажатым внутри, и давление воды все растет и растет, пока мои легкие не сплющиваются.

Передвигаясь по «Антуанетте», я периодически натыкался на блокированные проходы и был вынужден возвращаться в поисках другого пути. Мой баллон, задевая за переборки, жутковато гремел. Убегавший от света угорь напугал меня так, что сердце застучало как поршень. Я наткнулся на камбуз: кастрюли и сковородки по-прежнему висели на крючках над плитой, а рядом находилось помещение, которое, по-видимому, было кают-компанией. Проверив баллон, я понял, что вскоре мне понадобится вернуться и заменить его, но решил сначала спуститься по трапу на другой уровень – в машинное отделение.

Пространство загромождали перекрученные обломки, разбитые или выгнутые внутренние переборки. Огромная дыра в борту показывала, что в конце концов потопило «Антуанетту», но для меня эта пробоина была удобным выходом, и я проплыл вверх вдоль борта корабля к верхней палубе, где оставил запасной баллон. Отцепив пустой баллон, я заменил его полным. Когда я открыл вентиль, струйка пузырьков вырвалась из загубника. Я вставил его в рот и резко выдохнул, прежде чем начать дышать снова.

Вернувшись в машинное отделение, я нашёл еще один проход – вдоль кают с рядами коек. Дверца одного шкафа осталась открытой, и, хотя большая часть содержимого, конечно, давно сгнила, на полке лежала пара очков. Доплыв до конца коридора, я оказался в каком-то складе. Палубу устилали всевозможные обломки и осколки. Я осветил фонарем нечто, завернутое в лохмотья брезента, а затем потянул сгнивший материал за угол. Из него вывалилось несколько заржавевших металлических предметов и медленно опустилось на палубу. Крест. Подсвечник. В луче фонарика блеснули следы позолоты. У переборки лежали остатки картины в раме, а сам холст давно сгнил, сохранились лишь немногие обрывки нитей. Везде, куда ни падал мой взгляд, я натыкался на остатки того, что, по-видимому, было награблено в монастыре Кафарон.

Я поднял облако ила и мелких частичек гнили, затруднивших осмотр. Чуть дальше маячило что-то бледное, и я подобрался ближе. Сквозь муть на меня смотрело чье-то лицо. На мгновение мое сердце замерло, но это была всего лишь статуя высотой в человеческий рост. Почти вся краска с нее слезла, но, несомненно, передо мной была настоящая Панагия. Даже здесь, в темной, мрачной пещере, выражение ее лица было трогательно-безмятежным. Несколько долгих минут я смотрел на статую, зная, что мой отец так и не увидел этот символ веры, который он хотел вернуть жителям Итаки, отблагодарив их за доброе отношение к нему. Но, кроме Панагии, он надеялся найти на «Антуанетте» и нечто другое. Он говорил, что эта находка привлечет внимание всего мира и принесет Итаке процветание. Я тщательно осматривал мрачные обломки, но ничего похожего не увидел.

Время поджимало. Я пошарил на палубе среди гнившего хлама, отчего поднялось еще больше ила, но нашел только ржавое распятие и небольшую чашу. Я разгребал ил повсюду, однако мне попадались лишь богослужебные предметы. Ухватившись за что-то, я потянул, но моя находка не поддалась. Я дернул сильнее, поднимая облака грязи. Ощупав непонятный предмет, полагая, что это может быть какой-то механизм, я убедился, что это нечто твердое и гладкое, с округлыми формами. Оно было завернуто в холст и одеяла, которые, едва я к ним прикасался рвались, как мокрая туалетная бумага. Счистив эту склизкую грязь, я увидел лежащую длинную бледную фигуру. Еще одна статуя в классическом стиле – женская фигура, обнаженная, если не считать набедренной повязки, – полная противоположность целомудренному, слегка скорбному образу Панагии. Улыбка и поза второй статуи были пикантными, даже игривыми. Луч фонарика коснулся ее лица, и меня поразило, что она, словно живая, с интересом смотрит на меня. И в памяти всплыло, где я прежде видел это лицо. Затем ил стал оседать, покрывая статую мутью, будто сажей. Я посмотрел на часы и понял, что мое время истекло.