Улыбка Афродиты

– Спасибо. – Я взял маленькое зеркальце и осмотрел лицо. Теперь я выглядел намного лучше, чем сразу после пробуждения – с лицом, покрытым запекшейся кровью. Кожа оставалась бледной, глаза ввалились. Но хотя все тело ломило, царапины и синяки были неопасными.

– Уму непостижимо! – внезапно сказала Ирэн. – Я позвоню Миросу.

Она повернулась к телефону, но я, вскочив, успел остановить ее:

– Ирэн, подожди. Все в порядке, я чувствую себя хорошо. Это всего лишь царапины.

– Роберт, тебя могли убить!

– Но не убили же! – возразил я.

На самом деле все эти повреждения я получил, когда карабкался в темноте на гору. Это открытие сильно потрясло меня, но я постарался не показывать своих чувств. Мне даже не было страшно до того момента, когда в меня начали стрелять.

Я снова и снова прокручивал в памяти события минувшей ночи, пытаясь припомнить, что произошло, когда автомобиль поехал на меня, – я упал на дорогу и, обернувшись, увидел Алекс, замершую в свете фар. Закрывая глаза, я видел ее как живую. На ее напряженном лице застыла настороженность. Но было еще нечто мимолетное, чего я не ожидал увидеть. После того, через что ей пришлось пройти, Алекс должна была выглядеть испуганной, возможно, даже переживать ужас. Страх – очень сильная эмоция. В школе, где я учился, был мальчик, страдавший ночными кошмарами. Когда он просыпался от очередного ужасного сна, он садился в постели с выпученными глазами, открытым от ужаса ртом и перекошенным лицом. Подобным образом страх должен был проявиться и у Алекс, однако этого не произошло. Был только вскрик, который тут же оборвался.

– Если ты расскажешь Феонасу, мне придется провести весь день, отвечая на его вопросы. Сейчас нельзя терять время! – возразил я.

Ирэн не была уверена в том, что я прав, но вскоре ее сомнения рухнули. Уже начало светать; я с трудом поднялся со стула и надел рубашку.

– Ты все еще собираешься в Каламос? – спросила Ирэн.

– Да.

– Пойду сварю кофе, – вздохнула она.

Димитри уже был на борту «Ласточки», когда я добрался туда.

– Что с тобой такое? – спросил он, увидев мое лицо. Я вкратце рассказал ему о событиях минувшей ночи, на что он сердито ответил: – Не надо было ходить туда одному!

– Время поджимало. И он все равно бы узнал. Вероятно, за мной следили.

– Ты видел Алекс? Как она тебе показалась?

Не зная, как ответить, я неуверенно помолчал, но потом рассказал обо всем, что произошло, упомянув и о том, что слышал ее крик.

– Она, наверное, пыталась убежать, – предположил Димитри.

– Вполне вероятно, – согласился я, но он заметил нерешительность в моем голосе.

– Так что? Это доказывает, что скорее всего Хассель силой увез ее из Эксоги.

– Но зачем? И почему он хотел, чтобы я пришел на встречу именно ночью?

– Потому что не хочет, чтобы ты нашел «Антуанетту».

Я не был уверен в правильности этого ответа.

– Что-то здесь не сходится.

– О чем ты? Хочешь сказать, что Алекс с ним заодно? А как же крик? Тебя пытались убить!

Он был прав, и все равно меня грыз червячок сомнения. Я вспомнил, как Хассель побежал ко мне, когда меня осветили фары автомобиля. Тогда я решил, что попал в ловушку. Но может, я ошибся. Да, в меня кто-то стрелял, но, возможно, это был и не Хассель. В тот вечер, когда он подошел ко мне, пьяному, он спросил меня, знаю ли я Эрика Шмидта. Зачем ему выяснять, знаю ли я юношу, который погиб еще во время войны? Только если, так же как есть еще один Хассель, есть и второй Шмидт. Собирались ли потомки тех, кто был в этих краях во время войны, закончить начатое ими дело? Если да, то какова во всем этом роль Шмидта? И как получилось, что я тоже оказался замешан?

Я смотрел на горы, окружавшие залив, и внезапно мне пришла в голову мысль, что за истекшие тысячелетия на острове ничего не изменилось, кроме людей, которые, как муравьи, ползают по земле. Их дела срывали интриги и предательство, разжигаемые такими чувствами, как любовь, ненависть и жадность, которые постоянно соперничают друг с другом на протяжении всей человеческой истории. И со времен Одиссея они всегда несли с собой смерть.

Мы сбросили швартовы и вывели «Ласточку» со стоянки. Когда лодка покинула гавань, я спустился вниз. Много лет тому назад, когда я был еще мальчиком, отец во время рыбалки поймал двухметровую акулу. Мы подтянули ее к лодке и увидели, что она безнадежно запуталась в леске и, если отпустить ее, обрезав леску, ее ждет медленная смерть. Поэтому отец застрелил эту акулу из ружья, которое было у него на борту. Я вспомнил, что это ружье хранилось в сундуке возле камбуза. Оно все еще было там, как и коробка патронов. Ружье было старое, однозарядное, с потертым деревянным ложем, но механизм работал легко, а ствол и металлические части блестели от тонкого слоя ружейного масла.

Я вышел на палубу и показал ружье Димитри:

– Я не очень хорошо разбираюсь в оружии, но было бы неплохо, если бы мы научились пользоваться им.

Он взял ружье у меня, посмотрел в ствол, несколько раз щелкнул затвором с привычной легкостью, которая показала, что ему придется учиться меньше, чем мне.