Улыбка Джугджура

Попили чаю, душа отошла, усталость отодвинулась. Поглядели на небо: погода нас просто балует, до того безоблачна и прекрасна. Надо идти. Перевал уже виден, но мы знаем, что до него еще очень далеко. Просто горы настолько огромны, что их размеры скрадывают расстояние и дают обманчивое представление. Какое-то время продолжаем идти руслом ключа, но нагромождения валунов становятся все более трудноодолимыми, да и стланик не редеет. Кажется, что он весь скатился с пологих щек в долину, чтобы укрыться здесь от студеных ветров с перевала. Нам уже не страшна встреча со зверем: ну кому придет на ум лезть в эти гиблые заросли, когда можно идти открытым ровным склоном сопки хоть по одной стороне ключа, хоть по другой.

Мы бы и сами давно вылезли туда, но нам необходимо держаться будущей зимней трассы, чтобы видеть, допустимая ли тут крутизна для машин. А невысокие борта долинки все еще остаются крутыми.

На небольшом прогалке, среди валунов, мы наткнулись на следы зимней трагедии – кости сохатого. На расчлененных костях ног и на ребрах еще видна розоватость. Наверное, волки выгнали его зимой на наледь и здесь настигли и прикончили. Странно, что нигде не видно шерсти, а ее-то они бы не съели. И тут мне пришло на ум, что это не волки тут пировали, а охотники. Мне не раз приходилось видеть, как нанайцы и удэгейцы разделываются с сырой печенкой зверя, а потом не спеша смакуют сырой костный мозг – уман, расщепляя трубчатые кости. Наверное, и здесь также Сидели охотники в палатке, у железной печки, и, пока в котле варилось мясо, разбивали кости топориками и лакомились мозгом. Потому и шерсти нет, что шкуру они сняли, нет и костей головы.

Постояли, посмотрели и подались на щеку распадка. Косогор не очень крутой, машина взберется свободно, подъем градусов двадцати и протяженностью с полсотни метров. В крайнем случае бульдозером можно подровнять. А дальше пологий твердый склон, равномерно подымающийся к перевалу. Издали он кажется настолько ровным, хоть на легковой машине катись, особенно тот, что по другую сторону ключа. А здесь и россыпь угловатых камней попадается, и небольшие перепады высоты. Но машинам не обязательно взбираться к перевалу прямолинейно, они могут делать объезды-серпантин. Так мы рассуждали с Петром, то и дело останавливаясь, чтобы проверить угол подъема.

С утра мы одолели около двадцати километров. До перевала остается километра три-четыре. Ночевать на вершине нет смысла, там может не быть воды, дров, а ночью много холоднее, чем в долине ключа. Лучше переночевать внизу, а с утра, со свежими силами, налегке сходить и осмотреть перевал. Мы спустились по косогору к ключу и здесь, в затишке среди стланика, поставили палатку, наладили огонек.

Напротив нашего табора, на другой стороне ключа, высилась каменная баба: огромная круглая глыба-останец, с трехэтажный дом высотой, покоилась на груде более мелких валунов. Полное впечатление, что кем-то изваяна каменная голова на широких плечах и даже намечены груди. Сырая заготовка, в которой лишь контуры будущего бюста, да намечены глаза, нос, губы в какой-то загадочной ухмылке. Хотелось ее зарисовать в альбом, но расстояние было великовато, метров четыреста, и устал я здорово. Ладно, подумалось, завтра на обратном пути пойдем той стороной, там ровнее, тогда и зарисую.

И опять мы отказались от варева, только попили чаю да съели по ломтю хлеба с маслом и отдыхать! Палаточка наша приютилась под кустом стланика, со стороны ее и не увидишь. Рядом ключик пробивается, можно напиться свежей воды, умыться. Дров тоже предостаточно, среди стланика много усохших ветвей. Место для табора отменное.

Медленно угасало небо за горами. Хребет помрачнел, словно затаился в предчувствии перемен. Ни шороха, ни крика птицы, только звонкая песенка ручейка, струящегося среди каменных завалов. И капель где-то рядом с нами: тук, тук, словно монотонная работа маятника часов. На небе проклюнулись блеклые звезды. Безмолвие. Подавляющий воображение простор. Струйка дыма от нашего костра не больше чем дымок от сигареты, оброненной на площади города. Прожурчал в вышине какой-то запоздалый самолет, мигнул огоньками и скрылся за горбатой линией черного хребта. Притушив костер, – от греха подальше – мы полезли в палатку.

Петро опять с вечера мучился бессонницей. Проглотив какую-то таблетку, он достал затрепанную, читаную-перечитаную брошюрку и, засветив фонарик, принялся читать. Можно было бы о чем-нибудь поговорить, но, памятуя, что самый хороший спутник – молчаливый, я уткнул нос в меховой воротник пиджака и уснул. В палатке остро и свежо пахло хвоей, сон был глубок и крепок.