Улыбка Джугджура

Облака плыли вдали, касаясь голубыми животами пепельных склонов гор. По их крутым вертикальным изломам лежали белые языки наледей и снега. Целая горная страна проплывала по левому борту машины, и острозубые ее дали терялись в голубом мареве, сливаясь там с грядами облаков.

А справа лежало море – спокойное, голубовато-зеленое, будто застывшее, и только по белой кайме прибоя у скалистых круч да у отдельно торчащих из воды черных камней можно было заметить, что оно живет, дышит. Морские дали сливались у горизонта с таким же голубым небом, словно две стихии, забыв о споре, примирились и ласково замерли в тесном объятии. Трудно было отвести глаза от этой чарующей картины недолгого покоя.

По конфигурации берега я угадал, что мы миновали Чумикан и теперь приближаемся к Аяну. Мои догадки подтверждал и характер растительности: на береговых кручах торчал частокол угнетенного ветрами лиственничника, а сами кручи, несмотря на солнечный день, выглядели мрачными и неприютными.

Макушки высоких сопок проплывали почти рядом, и на них можно было разглядеть останцы – каменные столбы, словно зубы, торчащие из тела горы. Картины были столь заманчивы, что я не раз сожалел, почему не могу удержать их в памяти. Я восхищался переливами пепельно-голубых, синих и зеленых тонов на горных хребтах, которые волна за волной уходили к самому горизонту, меня поражала сахарная белизна снеговых шапок, не растаявших даже к августу и так эффектно блиставших под солнцем.

Чирков снисходительно посмеивался:

– Вот походим с недельку, так еще надоедят эти горы. Всего насмотримся. Ходить по ним – мучение. Рядом на соседних сиденьях резались в «дурака» чтоб скоротать время полета. Среди игроков были две девушки: одна эвенка с горячей смуглотой лица, довольно изящной фигуркой, подчеркнутой дорожным костюмчиком из курточки на «молниях» и брюк, другая якутка, более светлая, почти с русским обликом, обе небольшого роста. Первая была учительницей и ехала в Нелькан к матери, другая – зоотехник-оленевод уже успевшая года два поработать в Магаданской области. Учительница – живая, экспансивная, оставила карты и прильнула к окну. как же мы пролетали над ее родными местами, по которым она успела так соскучиться, пока училась в педучилище!

Оборачиваясь ко мне, порой указывая на места чем-то ее поразившие, она высказывала скороговоркой обуревавшие ее чувства, порой обращалась ко мне за подтверждением какой-либо мысли, но я плохо ее слышал из-за шума мотора и согласно кивал: да, да, верно… Родина! Не просто страна, к которой принадлежишь по нации, языку, образу жизни, а конкретная местность, где родился, вырос, узнал вкус хлеба насущного, с которой связаны лучшие годы жизни – детство, оставляющие самый глубокий след в душе и озаряющие нас зарницами светлых воспоминаний до самой глубокой старости. Разве не взволнуешься при встрече с Родиной! Только черствый человек останется невозмутимым, но ведь это не делает ему чести, не правда ли?

Учительница говорила, что получила назначение в Омскую область, что уже побывала там и поработала, что ей понравились город, область, но вот теперь, увидев родные места, не знает, как она будет жить без них, вдали от этих гор, ключей, стланика и милого по весне лиственничника, без моря: «Ведь оно красивое, правда? Смотрите, смотрите, рядом с зеленым темно-синее! Это глубокое, да?…» В таком духе шел односторонний наш разговор, и я вполне разделял ее чувства, по себе зная, что скромная саранка с родных лугов мне дороже пышной розы с Кавказского побережья. Потому что в одном случае Родина, ее цвет, запах – частица родной земли, в другом – просто пышный ухоженный цветок. Мало ли их всяких выращивают?!

Учительница была романтик по натуре, лишенная практицизма, а ее чуть старшая подруга смотрела на жизнь по-иному. Она знала вкус копальхена-моржового кислого мяса – пищи чукчей, – неудобства дальних поездок за оленьими стадами и теперь скептически посматривала на ахи учительницы: погоди, сама еще не захочешь остаться в своем селе, когда поживешь и увидишь разницу между глушью таежного села и выгодами обжитого Запада… Тоже верно. Но я знал также, что жизнь, при равных условиях, формирует каждого человека на свой лад: один без колебаний сменит копальхен на шашлык, село на город, а другой еще крепче привяжется к родной земле. Жизнь покажет, что из кого получится.