Улыбка Джугджура

На промысел идут в основном люди зрелые, а молодежь не желает расставаться на месяцы с поселком, теряет навыки, начинает, говоря прямо, бояться тайги и тех испытаний расстояниями, неудобствами, морозами, неустроенностью быта, с которыми приходится сталкиваться любому промысловику. Если к этому еще добавить, что не каждый мирится с одиночеством и неуверенностью в заработке (то ли добудешь соболей, то ли потеряешь напрасно время), вот и готов набор причин. И все-таки молодежь сторонится промысла не поэтому. Попробуйте зазвать русскую молодежь в углежоги, смолокуры. Или предложите им плести лапти. Многие ли откликнутся? Хотя и смола, и деготь, и уголь, и лекарственные растения нам и сейчас необходимы, мы вынуждены признать, что промыслы эти безнадежно устарели, изжили себя. Морально устарела и охота в том виде, как она сейчас ведется, и никогда не зазвать на этот промысел молодежь, если в корне не изменить методов ведения охотничьего хозяйства. Находясь на уровне дедовских времен (капкан мало чем отличается от ловушки-давилки, а черкан, убивающий зверька стрелой, от малопульки, а зимовье с дымной железной печуркой от шалаша, в котором жили на промысле наши деды и прадеды), промысел становится явным анахронизмом, в крайнем случае достоянием стариков и любителей таежного безмолвия. Молодежь нынче не хочет связываться с делом, которое мало что дает уму и сердцу. Зачем охотнику среднее образование, технические навыки? Достаточно того, что он умеет стрелять, ходить, ориентироваться по звездам. Но все это умели и наши прадеды.

Видимо, это ясно не только мне, мало искушенному в охотничьих делах человеку, но и многим другим. Не берусь предсказывать пути развития охотничьего хозяйства. Может быть, пушного зверя выгоднее выращивать в вольерах, чем гоняться за каким-нибудь соболем по тайге, может быть, биологи выведут новые, в корне иные породы, может быть, химики дадут вещества, подкормка которыми изменит привычный облик пушного зверька, может быть, сбор таежного «урожая» примет иной характер, чем теперь. Слово за наукой, на которую, как это ни досадно, придется раскошелиться. Вот когда в охоте будут соседствовать наука и техника, молодежь придет сама, даже зазывать ее не потребуется.

А пока Харин говорил мне о том, что для поднятия охоты в районе необходимо расселение норки по Аиму и Учуру, где ее пока нет, необходимо привлечь авиацию для борьбы с волком, необходимо больше лицензий на отстрел дикого оленя – согжоя, который во время гона уводит из стад много важенок и дает полудикое, не поддающееся приручению потомство. Думаю, что все это лишь полумеры, но спорить не берусь – охота заинтересовала меня лишь попутно и не является делом моей жизни.

В этот день контора совхоза была полна людей – бригадиры ждали отправки к оленьим стадам и, пока была возможность, решали текущие вопросы. Был тут и молодой Михаил Плотников – старший бригадир над тремя оленьими стадами, и бригадир девятого стада – Илларион Васильевич Колесов и другой люд, каждый по своим делам.

Плотников, несмотря на молодость (ему тридцать восьмой год), уже семнадцать лет работает в оленеводстве. Отец его, Иван Михайлович Плотников, специалист-оленевод с высшим зоотехническим образованием, работает в совхозе уже много лет, а до этого занимался оленеводством на Сахалине и даже во время войны был начальником оленеводческой команды, созданной для нужд армии. У него за плечами сорокалетний стаж работы. Он и приучил сына к оленеводству, и теперь тот не мыслит себе иного занятия.

Колесов много старше Михаила Плотникова – ветеран Отечественной войны, по сути почти инвалид, потому что вернулся с перебитой рукой и может ею лишь кое-что поддержать, помогая здоровой. Как и все эвенки, он худощав, небольшого роста, скуластое лицо обветрено, обожжено морозами. Несмотря на приличный еще мороз, по утрам до двадцати градусов и поболее, он ходит в осеннем пальто, ворот рубашки расстегнут. Покалеченную руку он держит глубоко в рукаве, и оттого плечо у него приподнято и выглядит он сутуловатым. У него в бригаде подобрались одни холостые мужчины, а ведь кому-то надо и варить, и штопать одежду, и шить унты.

– Давай мне в бригаду чумработницу, – говорит он директору.

– Ну что ж, – соглашается тот, – бери Анну, она пока свободна, может поехать.

– Не надо мне Анну, она пьяница, – отказался Колесов. – Что я с ней там буду делать…

– А она утверждает, что ты пьяница, – спокойно парирует директор. – Кто вас разберет… Другой чумработницы все равно нет, бери ее, она все умеет делать.

– Я пью, но я головы не теряю, – горячится Колесов. – Не хочу я такой чумработницы…

Он еще продолжал упираться, но потом я увидел его возле самолета вместе с Анной – женщиной лет сорока пяти, с веселыми озорными глазами, с румянцем на скулах. Они дружески беседовали, потягивая винцо из горлышка бутылки для сугреву.