Улыбка Джугджура

Лагерь располагался на поляне среди частого березняка. Когда-то здесь находилась база, где производилась перевалка чая с конных обозов на речные баркасы. На Мае, как в свое время на Волге, звучали по берегам бурлацкие песни, и «Дубинушка» в том числе. За кусок хлеба впрягались люди в лямку и на себе поднимали баркасы с провиантом по дикой норовистой реке, против течения, топтали тропы по отмелям, карабкались по скалам в теснинах, а вечером, измученные, жгли костры и хлебали варево из муки или круп – затируху, а потом пели тягучие песни о своей несчастной доле. Тяжек был труд и горек хлеб рядового человека в России, а на Севере в особенности. Теперь, когда по реке птицами пролетают моторки, мало кому приходит в голову вспоминать о прошлом, уж очень оно невероятным кажется, диким. Но оно было…

Вот и Джигда, где сосредоточено животноводство и сельскохозяйственные угодья совхоза и района в целом. Много ли? Скажи иному – рассмеется: да какое же это хозяйство – восемь гектаров картофеля, три – капусты, несколько десятков коров! Мало, очень мало. Рассказывают, что во время войны, когда с питанием было трудно, имелись огороды и пашни во многих деревнях, по Мае (в Ковалькане, Тотте, Ципанде) были подсобные хозяйства, и пашен насчитывалось во много раз больше. Теперь земли заброшены, на пустошах растет кустарник, травы. Выращивать овощи, зерно невыгодно, некуда их сбывать, транспортные связи внутри района отсутствуют, самолеты и те за хребет не летают по месяцу из-за непогоды и туманов.

Джигда открылась после того, как Мая резко крутанулась, расчленилась на семь рукавов, ударилась в большой залом и покатилась дальше на галечные отмели, между нагромождениями плавника. Вот тут и показались дома, крытые светлым шифером. Деревня имеет вполне современный вид. Кое-где уже зажигались огни.

Мы проскочили мимо, не задержавшись ни на минуту, потому что рыболовы спешили дотемна попасть на место и порыбачить. Заметно похолодало к ночи, над рекой протянулись полоски тумана, омуты выглядели бездонно-черными. Но вот за отмелями показалась надстройка баржи-нефтянки, и Кочкин подрулил к берегу.

– Здесь будем ночевать или пойдем на баржу? – спросил он.

– На косе лучше, – заявили мы и начали сбрасывать с лодок одежду, продукты, палатку.

Я остался на косе устраивать табор, а остальные помчались рыбачить. Пустынно и одиноко показалось мне одному на реке, в незнакомом месте. Тихо. Слышишь каждый шорох, всплеск, звон комаров. Я их подсобрал, когда полез в тальники рубить шесты, чтоб поставить палатку. Натаскал дров, разжег костер. Была ночь, когда рыбаки вернулись. Улов – один ленок, да и того поймал Алешка. Он очень этим гордился и не скрывал радости. А коренные рыбаки говорили: вот погоди, завтра придем на место, тогда…

Начал накрапывать дождь, а в палатке было очень просторно, приятно полулежать на оленьих шкурах, смаковать не спеша горячий чаек и слушать байки, на которые оказался большим мастером Геннадий Сергеевич Кочкин. Его завезли в Аян совсем мальчонкой, и он считает Север чуть ли не родиной. Перед войной родитель его подался из Иркутска на заработки в Усть-Маю, а оттуда в Аян на строительство жилья. Началась война, и они никуда не могли и не думали переезжать. С малых лет он увлекся рыбалкой, охотой, потому что без промысла было не прожить – время голодное. В молодости вместе с охотоведом отлавливал ондатру в Якутии, чтоб потом выпустить зверьков на Мае. Такое имело место в те годы. В Хабаровском крае обогащали фауну – выпускали повсеместно ондатру, норку, соболя, на это тратились немалые деньги, и не безрезультатно. Восстановили и превысили в крае запасы соболя, теперь его берут много больше, чем до революции. Наш Ургальский соболиный рассадник в пятидесятых годах получал медали на ВДНХ в Москве за достигнутые успехи.

При мне в марте кадровый охотник Андрей Павлович Дьячковский сдал сорок соболей и восемнадцать белок – добычу одного сезона. И это никого не удивляет: нормально. Так что приложил к доброму делу руки и Геннадий Сергеевич. А потом он окончил партийную школу, много лет был в совхозе парторгом и лишь год назад перешел на более спокойную работу. Сейчас он плановик совхоза.

Мы проболтали, наверное, до полуночи, пока не погас костер.

Утром наскоро перекусили и в путь. Прошли мимо нефтянки – она лежала на отмели, как и катер, до большой воды. За баржей мы начали заглядывать в заливы и старицы. По тихим заводям водились выводки уток. Многие при виде лодки поднимались на крыло и перелетали в другое место, а гоголи ныряли. Раза два Лысенков стрелял по ним, но бесполезно: утки успевали нырнуть и дробь хлестала по пустому месту. Вот где раздолье охотнику-горожанину: весь патронташ можно выпустить по дичи, и удовольствие в полную меру, и дичь цела, ничего ей не сделалось.