Улыбка Джугджура

Жена – Елена Николаевна – готовила у летней печки ужин, жарила рыбу, пекла оладьи. Нас пригласили к столу отужинать, а потом Елена Николаевна вынесла папку с грамотами и медалями мужа. Дмитрий Николаевич- фронтовик. Служил на Дальнем Востоке и за участие в войне с Японией и проявленную при этом храбрость награжден орденом Славы II степени. Он член Коммунистической партии с 1945 года и, вернувшись с войны, работал оленеводом, охотником, а в последние годы – конюхом. Его труд отмечен медалями «За трудовое отличие», «Охотнику- ударнику» и «Передовику охотничьего промысла». Охотник он был хороший, и каждый сезон отмечен у него Почетной грамотой.

– Теперь какой я охотник, – смеясь, говорил он. – Жена лучше меня стреляет, даже сохатого бьет…

Елена Николаевна на промысел ходит вместе с ним, охотится наравне, а порой и лучше, потому что у Дмитрия Николаевича стало слабнуть зрение.

Изба у Дмитрия Николаевича еще новая, но небольшая, метров на двадцать пять площадью. Внутри – нары, застланные сохатиными шкурами, а рядом горка чемоданов с бельем, печка железная, из бочки, на стенках недовязанная сетка, разная мелочь к охоте, ремешки из сыромятины, бечевки. У окна простой некрашеный стол и скамейки. Пол и потолок из плах, тесанных топором. Просто, все сделано собственными руками, ничего лишнего. Если сопоставить время, проведенное на промысле, возле оленьего стада, на сенокосах, то окажется, что нынешний дом лишь временное его пристанище на летние месяцы, а настоящий дом Дмитрия Николаевича – палатка в тайге.

Двоюродный брат его – Николай Афанасьевич живет рядом, в сотне метров стоит его летйяя избушка. Он инвалид Отечественной войны, под Бобруйском в наступлении был ранен и потерял ногу. Получает пенсию. Вернувшись с войны, работал все годы и только недавно уволился по болезни. И он и жена его выглядят болезненными и худыми рядом с Дмитрием Николаевичем и Еленой Николаевной. И немудрено: у одних вся жизнь в поселке, у других в тайге, в движении, может, и трудная, но здоровая.

Вечером так приветливо горит огонек в печи, что руки невольно тянутся к теплу. За домом, в лесу, позванивают колокольцами лошади, собаки чутко вострят уши на каждый звук. Над рекой догорает заря, и прохлада заметывает землю редким туманом.

Алеша спросил разрешения у Дмитрия Николаевича и постигает искусство плавания на берестяной охотничь ей оморочке. Трудно приноравливаться к этому шаткому, такому легкому суденышку, отзывчивому на малейшее движение веслом. На всякий случай, если вывернется, он снял сапоги и сидит в лодчонке босиком. С берега ребята следят за ним, подсказывают, как держаться. Главное в нехитром этом деле – освободиться от скованности, не реагировать остро на колебания лодки: она клонится и ты клонись, не старайся уравновесить ее, а знай греби и будешь плыть скоро и легко, лишь чуть покачиваясь вместе с ней. Но все это просто сказывается, да не скоро осваивается, и с непривычки на оморочке устаешь хуже, чем от тяжелой работы. Устаешь от напряжения.

Смеркалось, когда ребята – один уже парень призывного возраста, а два другие – мальчики, собрались на охоту. На ближнее озеро ночами выходит пастись сохатый, вот и пошли они его подкараулить. Взяли мелкокалиберку и охотничье ружье. Оделись потеплее, потому что ночь обещала быть звездной и прохладной. В такие ночи сырой туман заметывает низины, а перед утром падает обильная роса.

Стемнело, когда мы полезли под палатку. Раздеваться не стали: уже с вечера было студено, и я поеживался в своем ветхом суконном пиджачке. Как и ожидал, ночь выдалась ясная, и порой мне казалось, что за бязевой стенкой палатки выпал иней – так было холодно. Я вылез посмотреть, но инея еще не было, просто пала холодная роса. Продрогшие большие звезды дрожали в темном небе. Собаки спали, свернувшись клубками, у стены дома. Что ни день, мы удаляемся на север, и ночи становятся все холоднее. Недалеко время, когда однажды утром увидим снег и придет зима. Ведь рядом уже Якутия, а время – конец августа.

Заснуть я больше не смог и поднялся с первыми лучами. Вернулись охотники. Сохатый набрел на них, но было так темно, что стрелять пришлось больше по звуку и, конечно, промазали. Сохатый ушел.

Новый день был последним днем нашего пребывания в Аяно-Майском районе. Когда я спросил Дмитрия Николаевича, встретим ли мы еще по реке людей, он ответил, что в Крестяхе живет семья или две Дьячковских. Дальше будет Якутия.

Мая уже потеряла свой первоначальный вид: Аим поддал в нее желтой глинистой воды и замутил ее на сотню километров. Дальше в нее ворвалась Юдома – река, не уступающая Мае по ширине и длине, мутная, с клубками желтой пены и мусором, и не стало зеленоглазой красавицы Маи, стала другая река, довольно широкая и полноводная, с отлогими устоявшимися берегами, выложенными крупными валунами и плитняком, с ровным стремительным течением, с обширными лиственничными лесами по сторонам, сглаженными холмами и плоскогорьями. Величавая, но уже без прежнего обаяния.