Улыбка Эммы

– Ничего! Думать вредно. То есть одному думать вредно. Ты же среди людей! Делиться надо своими мыслями. А то с ума сойдешь.

– Не сойду.

– Не сойдешь… Ну покажи нам, что ты там пишешь в своей палатке. Раз пишешь, значит, надо людям показывать. Иначе… сгоришь! Обуглишься.

И такая тишина воцарилась, как будто я виноват. Только слышно было, как плескались прибрежные волны.

И вдруг я подумал – почему бы и нет. Покорная чему-то мысль появилась во мне – почему бы и нет. Я сходил в палатку и вернулся.

– Только не смейтесь, – все-таки попросил я вместо вступления и стал читать.

«О счастье.

Приступая к написанию того, что я озаглавил «О счастье», считаю своим долгом предупредить читателя, что спешу это написать как можно быстрее во избежание противоречий между частями и даже абзацами текста. Сама тема не позволяет рассматривать себя как нечто устоявшееся и определенное и не потерпит однозначности в объяснении. Поэтому писать можно, только поддаваясь мгновенному прояснению, мгновенному порыву желания высказать свои чувства, не вдумываясь основательно в существо вопроса. Обратное послужило бы окостенению и омертвению повествования.

К тому же эта тема может быть объяснена одним и тем же человеком с таких различных точек зрения, и это будет зависеть только от настроения автора, что читатель не будет уверен в единстве авторства. Поэтому спеша, и спеша даже физически, я приступаю.

Иногда глоток воды – счастье, для одинокого счастье – встретить человека, для голодного кусок хлеба – счастье, для слепого сон – счастье. Счастлив даже самоубийца, если уверен: кто-то знает, что он в этот момент выжимает из себя жизнь. Все люди счастливы – и никому не хватает счастья.

Счастье – это не понятие, это не категория, это явление. Когда человек не достигает желаемого, или когда он проживает ту черту, на которой ожидал почувствовать наивысшее наслаждение, – это недостижение, это непопадание в желаемую точку и есть счастье. Но не совсем это просто – недостижение и непопадание. Ожидание высшего момента радости, ожидание у самого ее порога – вот-вот она покажется, уже слышен ее шелест – это и есть счастье. Человек уже открыл рот, чтобы сказать долгожданное и нетерпеливое: «Вот…» – и не успевает этого сказать, восклицание застряло в горле. Некуда это сказать, некуда до конца обратить свое ожидание, которому так и не суждено сбыться…

Можно согласиться с тем, что эти сказанные слова вызывают раздражение, они уже сами по себе раздражение. Но покажите мне человека, который бы, не раздражаясь, мог успокоиться? Это будет опять тот же голодный с куском хлеба в руках, после которого он не знает, чего ему хотеть, жаждущий с полным кубком, слепой, проснувшийся в темноте после цветного сна, – как страшно и обидно просыпаться.

Как страшно и обидно! – этот возглас слышится отовсюду.

Это напоминает утоление боли неправильно сделанным уколом – с пузырьком воздуха, который саднит под кожей. Утоляется одно, но ценой этого утоления раздражается кожа – и уже болит что-то внутри, что-то опять зовет на помощь – кого и откуда? Этот крик уже распирает все тело, не давая покоя до следующей надежды ожидаемого укола…

Человек имеет право говорить о счастье только на своем примере.

Когда я был маленький, мне обещали купить самые красивые ботинки. Я ждал этого праздника, и когда уже совсем был уверен в нем, мне сказали, что ботинки купили, но их уронили в автобусе, они упали в мотор и сгорели. Я был в неутешном горе, но ощущение праздника не померкло, оно оголилось и от этого даже как-то выделилось, как крона дерева без листьев – стало чувством, которое помнится, как помнятся животные инстинкты.

Но потом, через много лет, увидел сон: передо мной разложили большую связку одежды, и это была моя одежда за все мое детство – корявые сандалики, пальто с затертыми рукавами, все изношенное, и казалось, что все эти маленькие вещи стыдливо опускают глаза передо мною… Тех ботинок там не было, хотя я нарисовал их в своем воображении настолько живо, что они стали реальней всего самого реального.

Вот и это счастье от меня ускользнуло даже во сне, потому что им нельзя управлять, оно может быть желаемым или случайным. Счастье ускользающее – без причастного определения нет этого существительного. Что помнил я несбыточным, но жил возле самого осуществления – померкло и исчезло. Конечно же, когда я подрос, то понял, что никаких ботинок мне не покупали, и это все было обманом, одним из тех ловких обманов, которыми довольствуются дети. Но я готов был забыть об этом, готов был простить родителям этот обман, даже не стараясь их понять, – я закрывал глаза и покачивался всем телом, словно в полусне под закатными лучами солнца, ощущая теплоту вот-вот осуществимой мечты – это чувство я помню ясно…

Разве не счастьем было в детстве все, что было тогда со мной?..