Улыбка фортуны

«Жена» искусно разыгрывала то обморок, то истерику — в первый же день, гад, бросил, небось, к любовнице побежал, — хотя ее успокаивали — он не такой, он хороший. Симпатии перекочевали на ее сторону, и когда я вошел, вид их не предвещал для меня ничего хорошего. Вспомнив историю с «королем» в «Геке Финне», я сообщил, что сегодня — первое апреля, что я их надул, но не только их; я отсутствовал, потому что был на другой такой же свадьбе, где было разыграно гораздо больше народу. Сознание, что они остались «в дураках» не одни, заставило гостей сменить гнев на милость. Они засыпали меня вопросами о той «другой» свадьбе и злорадствовали розыгрышу «тех» гостей. В общем, все разошлись с миром, и разговоры об этом «Первом апреле» продолжались несколько лет.

Забегая вперед, скажу, что когда я женился «взаправду», никто из сотрудников мне не поверил и на свадьбу не пришел.

Остепенение

Работа у меня продвигалась с переменным успехом. То я оказывался в тупике, не зная, как подступиться к изучаемому объекту, то в голову приходила оригинальная идея или методика, и все шло как по маслу. Так или иначе, уже через два с небольшим года после поступления в аспирантуру и Парамонов, и Сухоруков решили, что материала на диссертацию у меня достаточно, и нужно ее оформить. Сделал я это довольно быстро. На вопрос, что со мной будет после остепенения (так аспиранты называют получение ученой степени), мне ответили, что дадут одну стипендию вперед и отчислят из аспирантуры в связи с ее окончанием.

Устроиться биологу на работу в Москве было тогда (да и сейчас) не легко. Я попросил, чтобы в удостоверении об окончании аспирантуры (оно мне нужно было для представления диссертации к защите) дата окончания не указывалась. Таким образом, я оставался в аспирантуре и почти год мог жить, ничего не делая.

В это время у меня установился контакт с Московским университетом. Академик А. И. Зенкевич собирался представить мою работу к защите в МГУ и быть по ней оппонентом. Кроме того, там существовала «закрытая» тема по картофельной нема-тоде. Вел ее доцент Зотов. Но он почему-то хотел от этого дела отказаться и продолжать его предлагал мне. Чем Зотов занимается, я мог узнать только после получения допуска к секретной работе. Оформление его требовало длительного времени, а в моем случае еще и не начиналось.

Чтобы не придти туда с пустыми руками, я стал думать, что можно сделать по дитиленхозу картофеля полезного для практики. Выявление дитиленхоза затруднительно и в клубне, а в вегетирующем в поле растении определить наличие этого паразита вообще невозможно. Вот я и подумал, а нельзя ли с помощью простых и доступных в полевых условиях анализов определять зараженность картофеля, учитывая различия в физиологии здорового и больного растения.

Занимаясь изучением физиологии дитиленхоза, я знал, что в пораженных клубнях увеличивается количество сахаров. Так как сахара образуются в листьях и транспортируются в клубни, где превращаются в крахмал, встал вопрос: а не тормозит ли накопление сахаров в клубне их отток из листьев? Свободного времени у меня теперь было много, и я занялся этой работой.

Химический анализ ботвы картофеля показал, что в листьях здоровых растений содержание сахаров колеблется от 1,2 до 1,5 %, а у больных от 1,6 до 2,2 %. Конечно, делать сложные химические анализы в поле было бы нерентабельно, но они и не нужны. Как зоотехник я знал, что существует «пороговый метод» определения базисной жирности молока. Капнул в молоко реактив, если окрасилось — значит, есть 3,4 % жира, можно принимать молоко. Задача и здесь сводилась к тому, чтобы придумать экспресс-метод, определяющий, больше ли полутора процентов сахара в листе. Метод такой я разработал, он экспонировался на Выставке Достижений Народного Хозяйства (ВДНХ), но в последние дни моей работы в лаборатории принес и огорчения.

Наконец состоялся Ученый совет, на котором Зенкевич обещал представить к защите мою диссертацию. Человек он был важный и не терпел фамильярности. Я же был разбалован Парамоновым, его пренебрежением к субординации, и этого не учел. В тот момент, когда Зенкевич должен был выступить, я увидел, что он, мирно посапывая носом, спит. Я его не очень вежливо разбудил и напомнил о взятом на себя обязательстве. Он ответил, что вечером будет звонить Парамонову, а представлять сегодня меня не будет. Вечером он сказал Парамонову:

— Ваш аспирант — нахал, я оппонентом у него не буду.

Время было потеряно, и мне пришлось «пристраивать» свою диссертацию заново.