Улыбка фортуны

Однажды перед каким-то праздником (кажется, это было 23 февраля) он попросил помочь ему убрать сцену. На видном месте висел портрет вождя. Житловский предложил украсить его красной лентой. Я ответил:

— Муаровой — с удовольствием. Другими не буду.

В день моего рождения четвертого марта он пришел ко мне и вместо поздравления сказал:

— Готовься выполнить свое обещание насчет муаровой ленты. Чернушник загибается.

Я не поверил, но он принес газету, где говорилось о дыхании Чейн-Стокса (предсмертное дыхание, названное именами описавших его авторов)… Такого подарка в день рождения я еще не получал. На следующий день я выполнил свое обещание. Вольняшки плакали. Зеки, привыкшие ко всему, думали «А что же дальше?…»

Дальше вышел указ об амнистии. Я газету не читал, чтобы не расстраиваться, так как слышавшие радио уже сообщили, что 58-я статья не освобождается. Но тот же Житловский своим прокурорским оком узрел одну деталь: «Не применять амнистию к лицам, осужденным на срок свыше пяти лет за…» А у меня было пять!

Пятнадцатого мая очередную группу освобождающихся привезли на Карабас. Я пошел разыскивать лекпома, того самого, который присутствовал на упомянутых сеансах телепатии. Он за последние годы увлекся музыкой и играл на аккордеоне. Вечер прошел приятно, я довольно поздно вернулся в барак. Подложил «сидор» (рюкзак) под голову и уснул. Снилось мне что-то, сопровождавшееся характерным звуком, напоминающим хруст снега. Я проснулся из-за неудобной позы — голова лежала слишком низко. Оказывается, мой рюкзак снизу, через щель в нарах, разрезали бритвой и вытащили из него почти все содержимое: свитер, простыни и прочие вещи.

Перед радостью предстоящего освобождения такой пустяк не мог меня даже слегка огорчить. Упомянул я о нем лишь потому, что это был первый случай, когда меня обокрали. Воры, приехавшие вместе со мной, как-то даже извинялись за то, что не успели предупредить своих коллег, что я — «свой человек», и пообещали отыскать все украденное. Но было не до того. После завтрака мы переступали порог пересылки и в ожидании оформления документов разбрелись кто куда.

«Ты что, ее сочинил?»

Какой-то доморощенный фотограф снимал стареньким ФЭДом кандидатов на волю. Несколько «пунктов милиции» занимались оформлением паспортов и справок. Компания «цветных» пела на заунывный мотив очень знакомую мне песню. История этой песни такова.

Как-то мой сосед по нарам, харьковчанин А. И. Погорелый, получил от родителей письмо, где сообщалось, что его жена заочно оформила с ним развод и сошлась с соседом. Погорелый был доцентом, специалистом по эктопаразитарным заболеваниям. В лагере он продолжал интересоваться своей наукой и иногда экспериментировал на себе (благо, в эктопаразитах недостатка не ощущалось). Он получил десять лет за то, что «разрешил» пользоваться своей библиотекой немцам во время оккупации Украины (попробуй, не разреши!). После того, как он пожаловался на приговор в Верховный суд, добавили еще пятнадцать.

Его жену никто всерьез не осуждал, «декабристские жены» встречались очень редко. И не ее вина, что на сроки Советская власть не скупилась. Однако Погорелый зачах и мы, как умели, старались его развлечь. Я посвятил ему стихотворение. Блатным оно почему-то понравилось. Они подобрали довольно примитивный — под стать словам — мотив. Вот это стихотворение:

На лице появились морщины,
Голова начинает седеть.
То горький удел для мужчины —
Осужденного срок отсидеть.
Он лежит в полутемном бараке,
Где в углу умирает больной.
А за зоною лают собаки
И на вышке стоит часовой.
Грустно тянутся горькие годы…
Но вернется домой он опять,
Перенесши в тюрьме все невзгоды,
И обнимет родимую мать.
А жена, покачав годовую,
Убедившись, что стар он и сед,
Скажет: «Лучше не жить нам с тобою.
В десять раз тебя лучше сосед.»
Прослезится бедняга от горя,
Будто мало он в жизни страдал.
Вспомнит стройку Московского моря,
Беломоро-Балтийский канал,
Колыму, Воркуту и Игарку,
Казахстанских степей лагеря…
По привычке закрутит цигарку,
У прохожего спросит огня…
И пойдет он усталой походкой,
Проклиная навеки судьбу,
Отравлять организм свой водкой
И рискуя сесть снова в тюрьму.

Почему-то последнюю фразу пели «И рискуя по-новой в тюрьму». Я заметил это певцу, на что он недружелюбно ответил: