Улыбка и слезы Палечка

— Да, — улыбнулся Палечек. И продолжал: — Все это — святая истина и терзает нам сердце. Король Иржичек такой же, как все короли. Царствует и укрепляет свое могущество. По-твоему, наверно, он бы должен вооружить телеги, всадников, созвать толпы народа со всей страны — из Чехии, Моравии, Венгрии — и ринуться на императора и папу. Я тебе говорю: может, он и одолел бы и прославился, как Жижка! Но ты не забудь: там далеко, а того гляди, уж и близко, на юге турок готовится к прыжку. Может, нам придется всем воевать против турок — французам, итальянцам, венграм, чехам, полякам, папе, императору, — и может, всех нас поведет наш король… Ты боишься, как бы нам в этом великом бою не потерять его. Я тоже. И больше всего боюсь, как бы он, как раз из-за мудрости-то своей, не потерял и нас, и самого себя. Перед ним было два пути. Либо, не спрашивая ни императора, ни папу, надеть себе на голову королевскую корону, либо стать нашим судьей, как были судьи в Израиле, когда Израилем еще правил сам господь. Так советовал Рокицана в одну из своих просветленных богом минут! Но король пошел по третьему пути. По самому каменистому. Это значит — корона и епископы, фимиам и папа, и император, и имперские князья, и курфюрсты, и все, что мы долгие годы выжигали огнем и что опять приобрело силу и власть после Липан. И вот он теперь впился зубами и ногтями в компактаты, которых я с детства понять не мог, и спорит с папой, добиваясь, чтоб тот признал его самого и его народ не еретиками. Я бы над этим папским признанием только посмеялся и делал бы, что мне вздумается. А он, братец, не в силах… Он — из другого теста, — может, оттого, что был богатым и теперь богат.

— Ей-богу, мне твои слова чтой-то невдомек. Но видно, ты прав. А только я вот что скажу: быстро все это кончилось! Чаша, как мы за нее ни бились, не победила, а остались только эти самые компактаты, над которыми ты смеешься. Бедняки остались бедняками, и те, что в земле с разбитыми черепами не лежат, гнут спину у новых хозяев… Победил только язык наш. И мы хоть можем на этом языке ругаться с досады…

Старый Матей и рыцарь Ян оба засмеялись.

И пошли по берегу к мосту.

День быстро клонился к вечеру. Солнце еще не зашло, а над рекой уже наступали сумерки. Выплыли рыбачьи лодки, и вода усеялась серебряными рябинками. Это роились последние осенние насекомые, танцуя над ее поверхностью. Стая уток плескалась в заводи между камней. Где-то пропел петух, предвещая дождь.

Ян и Матей поглядели кверху, на мост. Там появились смутные очертания всадников и телег. Они еще не достигли одинокого креста близ реки на староместском берегу, но уже вытянулись внушительной вереницей. Впереди — какие-то тени в шишаках и со знаменами. За ними — темные фигуры рыцарей с обнаженными мечами, а потом на большом смирном коне силуэт тучного человека в шапке, прикрывающей только темя. Видны были его густые волосы, падающие на широкий воротник.

— Смотри: наш король! — сказал Ян.

За королем показались всадники, быстро подскакивающие в седлах по-чужеземному. А за ними — многочисленная толпа вооруженных, с копьями и щитами.

Потом стало видно только головы всадников и крупы коней. На головах у всадников крепко сидели шлемы. Над процессией блестели и щетинились копья.

Ехали вскачь. Вскоре все с топотом исчезло в сумраке, на спуске с моста, доходящем до Малого города.

— Ян! — вдруг крикнул Матей. — Ведь это проехала гуситская конница! Так же, точь-в-точь так же, как тогда в Усти, и у Домажлиц, и по всему свету, куда мы только ни ходили походом… И вот как сейчас сидел на коне своем наш король, так сидел на своем дудлебаке[157] отец Жижка!

— Ты прав, Матей… И если хочешь знать, это король едет с двумя немецкими князьями в кремль. Они будут с ним обедать и отдыхать после съезда, на котором он над ними опять одержал победу…

— Нет, нет, Ян! Это была наша конница, ты меня не разубедишь. Видел шлемы? А эти щиты и лес копий? Это красота, которой тебе не понять, ученая голова!

И Матей опять понурился.

IX

За несколько дней до рождества 1461 года король Иржи позвал рыцаря Палечка покататься верхом.

— Мы поедем с тобой к купратицким лесам!

Выехали вскоре после обеда. Город был весь в снегу, и сосульки на фасадах домов отекали подобно серебряным капельникам. За воротами, в поле, было полно сугробов, но дорога бежала, накатанная санями крестьян, привозивших в эти дни на рождественский базар птицу, яблоки и мороженые груши. Над белоснежными просторами летали вороны и садились на голые ветви деревьев, похожие на обрубки рук, воздетые к небесам. Стояла великая, священная тишина, какая бывает в чешской земле перед рождеством господним.

— Скоро праздник, — прошептал Ян.

У короля, ехавшего впереди, было розовое лицо, и на длинные русые волосы его сел иней. Он сдвинул бобровую шапку на затылок и ехал, не подымая воротника шубы. Сидел в седле вольно, но твердо. Вся его фигура говорила о том, что он погружен в глубокое раздумье.