Улыбка и слезы Палечка

Он повторил фразу, произнесенную за несколько дней перед тем в Пльзни одним священником, приверженцем чаши, горячим сторонником магистра Рокицаны и в то же время тайным другом многих горожан католической Пльзни.

Это отступление пана Олдржиха от главного предмета было лишь кажущимся. В глубине души он с радостью предвкушал месяцы и годы, в течение которых он расширит и укрепит свои владения с помощью мужественной пани Кунгуты под властью какого-нибудь могучего правителя rei publicae nobilitatis[38], поборником которой он гордо себя провозглашал и за которую готов был биться с любым противником.

Дьявол, расставивший силки Еве, которая кинула нынче утром яблоко рыцарю Яну, оставил стареющую вдовую пару наедине и отправился со льстивой улыбкой следить за детьми, у которых впервые облилось кровью сердце, — гнездо, в котором дьявол высиживает самые страшные свои деяния.

Ян и Бланка сидели в это время под ивой, развесистой, полной благоуханием сена и гудящей пчелами, которая оттеняла излучину речки, выбегавшей на луг прямо в посаде. В нескольких шагах от них стоял Боржек, высоко закатав штаны, и, нагнувшись, искал в ямах раков.

Ян рассказывал Бланке о своем чтении, о книгах, оставшихся от отца, которых отец Йошт не велит читать, но которые увлекательны и содержанием своим, и тем, как они написаны. Это путешествия, хроники, рыцарские поэмы о любви и приключениях, легенды о праведниках и праведницах, умерших за веру, женихах Марииных и невестах Христовых, произведения схоластиков и чернокнижников, среди которых самый главный — Альбертус Магнус[39], но велик также и Томаш из Штитного…[40]

Бланка слушала и завидовала. Но зависть эта не особенно тревожила сердце. Ее тотчас подавляло несказанное восхищение. Этот юноша ученей, чем ее отец, чем их приходский священник и во многом, наверное, чем этот капеллан Йошт, с которым Ян из Стража, по его собственным словам, устраивает диспуты.

А так как от восхищения до любви в девичьем сердце — только маленький шажок, Бланка стала рвать вокруг себя цветы и сплела веночек, который надела, будто случайно или в шутку, на голову Палечку, чьи русые волосы, зачесанные назад, падали густыми волнами на шею. Ян не изменил положения головы, ожидая, что будет дальше. Он с тихой улыбкой смотрел на девушку, увенчавшую его незабудками, богородицыной слезкой и клевером. Поправив венок у него на голове, Бланка сказала:

— Знаешь, а венок идет к тебе больше, чем шапка.

Тут Ян сжал Бланке руку — до боли. Но она не рассердилась. Из Яновой ладони внутрь ее входила такая радость, что она охотно позволила бы ему раздавить ей руку. Но только Яну, только ему, этому удивительному, прекрасному юноше, который глядит на нее глазами, из которых один голубой, а другой карий, один верный, а другой лукавый, как говорят старухи на посиделках.

Потом Ян встал, помахал рукой Боржеку, который как раз поймал пятого рака, и, беззаботно взяв Бланку за талию, пошел с ней дальше вдоль реки, пока они не исчезли из глаз Боржека. День клонился к вечеру, на землю ложились длинные тени. Но было тепло даже у воды, журчащей между корнями ив. Они остановились в том месте, где на повороте река была глубже и поэтому текла тише. И вдруг увидели в воде свое отраженье. И увидел Ян, что Бланка прекрасна и любит его. И увидела Бланка, что Ян прекрасен и что любит ее… И поэтому они молча поцеловались. Поцелуй их длился короткое мгновенье. Но в это мгновенье им открылись небеса и сиянье неги пронизало тела их насквозь, с головы до ног.

Ян, залюбовавшись Бланкой, промолвил:

— Теперь я знаю, кто ты. Ты — девушка с сладкими очами.

Но Бланка закрыла ему рот своей ладонью и попросила его сладкими очами своими, чтоб он молчал. И вдруг ее охватил страх, как испуганную птичку. И она вспорхнула, зовя Боржека, который появился на берегу, неся в платке шевелящихся и пахнущих болотом рыжеватых раков, таинственных водяных тварей, похожих скорей на растения, чем на животных. Бланка засмеялась, а Ян стал рассматривать раков, как будто видел их первый раз в жизни. Потом они быстро, легкой поступью пошли в замок и вернулись к матери и к отцу. Наступил вечер, и небо на востоке потемнело. Над головой выступили редкие звезды.

Было решено, что стражские гости поедут обратно на другой день после полудня, а переночуют под врбицкой кровлей. Матоуш Куба помогал прислуживать за ужином, пан Олдржих любезно наливал пани Кунгуте вина и подкладывал на тарелку самых лучших форелей и куски курятины. При этом он рассказывал о французских поварах, прибывших в Чехию с двором королевы Бланки Валуа, супруги Карла IV, который любил хорошо поесть, запивая иностранные блюда бургундским вином. В Праге и в чешских замках они оставили целую школу поваров и поварят, один из которых достался владельцу Яновиц — тому самому, у которого жена родом из Брабанта, бывшая монахиня.

— Выходит, припас чужеземного поваренка для своей жены? — засмеялась пани Кунгута. — Значит, правы были табориты, когда говорили о распутстве монашек.