Улыбка льва

— Признаюсь, я сам узнал только из газет. Слава существует где-то там, — Леонт показывает на жаркую улицу за окном, — но не здесь, — он похлопывает по груди.

Ах, как высокопарно, — тут же отзывается Мемнон.

— … в университете вас рекомендуют для свободного чтения…

Она его не слушает. Интереснее, что внутри нее самой. Колесики, шарики и десяток кукол? Правда, глаза Анастасии столь откровенны, что Леонт невольно поддается обаянию их искренности.

— Не более чем дань моде…

— Вашу прозу еще называют… — она забавно морщит лобик и что-то разглядывает на потолке, — прозой ганглиозного направления… Так ведь? Каждый из аспирантов считает за честь защититься по одному из ваших приемов…

Насколько он всегда избегает подобных разговоров, настолько сейчас откровенничает.

— Психологический роман — это когда автор имеет понятие о нечто большем, у него есть запас прочности, и он водит читателя на веревочке…

— Какой вы всезнайка! — она обрывает его, как школьница, догадывающаяся о своих чарах.

— … с некоторого момента он начинает бороться с собой, — Леонт с трудом справляется с мыслями, — потому что впадает в непростительное самообольщение насчет таких юных загорелых особ, которые почти во всем разбираются с необычайной скороспелостью, свойственной легкомысленным натурам…

— Никогда бы не подумала — вы все такие надутые.

— … но маленьким девочкам, у которых должны быть только одни мальчики на уме, совсем не обязательно это знать.

— Вот уж за кем не бегала…

Теперь и со стороны Тамилы он зарабатывает снисходительно-простительную улыбку.

Хуже всего при жизни стать бумажным классиком, — ехидно вздыхает Мемнон.

— Я была бы не против такого папочки…

У Леонта такое состояние, словно на него опрокинули ведро ледяной воды.

Не распускай нюни, — вздыхает Мемнон. — Мыслям можно выделить ровно столько места, сколько можно, но не больше.

— Ты нас явно недооцениваешь, — замечает Тамила и обнимает Леонта за плечи.

— Ничуть! — возражает Анастасия.

— Если бы я был вашим отцом, — мельком он замечает, что Тамила совершенно не намерена прийти на помощь, — я бы высек вас за такие комплименты.

— Значит, я все-таки вас расшевелила?!

— Не нахожу это очень приятным.

— Зато полезно, — вставляет фразу Тамила и загадочно трогает мочку уха.

— Кому как… — соглашается Леонт.

— Всегда интересно, как реагирует знаменитость на репортерские штучки. — Анастасия столь естественна, что у Леонта нет сил злиться.

— И она тоже? — спрашивает Леонт у Тамилы.

— Семейная традиция, — кивает она. — Пока три полосы в еженедельнике.

— Надеюсь, это не домашняя заготовка?

Конечно же, он даже знает, что она может ответить. Заарканивать чужие души — ее основная черта. Искушать под любым предлогом — любимая игра, в которой она никого не жалеет, а низводить до состояния кающегося грешника — неосознанное стремление.

— К тому же, насколько я помню, — продолжает девушка, — вы сами провозгласили, что все мнения — всего лишь "суть одного единства!".

К такому он подготовлен еще менее — цитировать по памяти, хотя в обеих женщинах нет ни капли фальши.

"Чертов возраст, — думает он, — как она ее воспитывает?"

— Еще минута, и у меня лопнет чувство юмора, — сознается он обреченно.

— Ура! — девушка хлопает в ладоши, — один ноль! один ноль!

— Надеюсь, я доставляю вам истинное удовольствие? — спрашивает Леонт, все еще чувствуя досаду.

— Мне кажется, — говорит девушка, — нам есть о чем сегодня поговорить.

— Да, я буду у Данаки.

— Я не хотела вас обидеть…

— Это удел всех мужчин, — сознается он, — периодически подвергаться атакам длинноногих самоуверенных девочек.

— Ну, тогда до вечера, мы ждем, — говорит Тамила, наклоняясь для поцелуя.

— Я, как примерная дочь, тоже должна проститься, — говорит девушка и прикасается к его щеке. На мгновение он совсем рядом видит ее глаза с волнующими зеленоватыми вкраплинами. Она даже дышит, как маленький загнанный зверек.

Тамила берет дочь за руку и уводит. Со спины они кажутся ровесницами.

"Двадцать лет назад у нее вряд ли был еще кто-нибудь, — думает Леонт. — Она просто морочит мне голову. Хотел бы я знать, что это значит".

Леонт подходит к швейцару, и тот украдкой, так, чтобы никто не видел, сует в ладонь записку. По лицу, по дурашливости — ответа не будет, — дернуть за веревочку хлопушки, отпустить надувной шарик. Леонт, поддаваясь таинственности телодвижений, отходит, разворачивает и в недоумении читает: "Фравуз тоде монтзиз…"[1] Бумага, на которой сделана надпись, до странности знакома. Несомненно, он где-то ее уже… Леонту даже кажется, что… Разве только… Вдруг записка разом вспыхивает. Леонт едва успевает стряхнуть ее на пол. Пепел жесткий, как фольга. Швейцара уже нет. Леонт пожимает плечами и направляется к лифту. Его номер — на седьмом этаже с видом на море. Он всегда предпочитает номера на верхних этажах, чтобы не пахло кухней. Хотя последние годы он никуда не выезжает, ему приятно вспомнить былые привычки.

"Глупая выходка", — думает он.

— Послушайте… ик… — Кто-то наваливается и повисает на плечах.

Леонт инстинктивно делает шаг в сторону и подхватывает сползающее тело.