Улыбка льва

В общем-то, ему наплевать. Какая разница? Соперники волнуют не больше, чем содержимое стакана.

— О! Он мог бы стать папочкой целого счастливого семейства…

— Мне уже не нравится этот Тоти, нельзя так много говорить о нем.

— Мне иногда жалко его.

— Прикроем эту тему.

— Хорошо, но он не может на мне жениться…

Она доверительно наклоняет вперед худые плечи — слишком близко, чтобы обжечься — им обоим.

— Я его обожаю…

Она пригибает в нем все чувства. Ему даже не хочется вспоминать об Анастасии и о той, другой… впрочем, и о жене тоже.

— Я думаю, нам не стоит говорить об этом, а то обоим будет грустно и мы все испортим.

Кажется, такое уже было — горячая кожа и кровь в висках. Когда? Почему? Леонт не помнит.

— Мне бы не хотелось ничего портить, с тобой приятно разговаривать.

— Мне тоже.

Он уже остывает.

— Вообще-то, меня зовут не Саломея. Это для посетителей. Меня зовут Моника.

— Приятное имя.

Оглядывается на выход.

Художник с доктором что-то горячо обсуждают, заглядывая на дно бокалов.

— А мне не нравится…

Вот-вот обидится.

— Я сказал только, что мне приятно.

— Если хочешь, зови меня по-старому.

— Хорошо, Саломея.

Брось заниматься самообманом, — вмешивается Мемнон. — Сохраняй свое время в стремлении к прозорливости. Позывы, цветастые и непостижимые, подобные андскому кипу, узелки на память, тень, которая в следующее мгновение превращается в ясный предмет, перефразированная галиматья, флюид твоего Хранителя, паутина на лбу, третий глаз, предметы, появляющиеся из ниоткуда и пропадающие в никуда, структурирование самого себя, ощущение на гребне причастности — вот что имеет цену. Жизнь, как и История, делается чувствами. Человек должен быть осознанно неопределен и одновременно ничего не должен.

Достаточно сложно, — возражает Леонт, — я вовсе не стремлюсь к этому.

Всяк, кто участвует в обеде, поедает свою порцию, независимо от желания.

А вдруг обед такая же нелепица, как и противоречия во мне?

В том-то и дело, что никто не знает Истины. У каждого мозга свой план реалий.

Тогда к чему ты меня призываешь?

Ты можешь мне не верить, но все равно не поступишь по-иному. Каждый находит то, что ищет.

Хорошо, я подумаю, — соглашается Леонт.

— У тебя странные мысли, — говорит девушка.

— Да, я, кажется, задумался. Пожалуй, я пойду, — говорит Леонт.

— Я знала, что ты уйдешь, — говорит девушка, — у тебя написано на лице. Я сразу поняла, что ты из другой породы мужчин. Мне с тобой спокойно.

— Я просто одиночка, — нехотя объясняет Леонт.

"Нельзя вечно быть праведником, — думает он, — но не сегодня".

— Все равно, мне спокойно.

Она согласно кивает головой. В ее взгляде мелькает что-то от детского испуга над разбитой игрушкой.

"Дурак, — ругается Леонт, — почему ты все портишь?"

— Мы еще увидимся, — говорит он, содрoгаясь от кощунства двуличия.

— Будь осторожен, сегодня несчастливый день, — отвечает она его тайне.

— Мне жаль, что все так получилось…

— Вернее, ничего не получилось…

— Будь умницей.

— Я постараюсь. Я всего лишь твое искушение.

— … но очень приятное…

— … я хотела бы быть свободной.

— Ты уже свободна, — утешает ее Леонт.

— Нет, — говорит девушка, — я не свободна, я далеко не свободна!

— Но объясни?

— Я не могу, я ничего не знаю… Я несчастна… Если б я знала…

Не мучай ее, — вмешивается Мемнон, — она еще во тьме, но через некоторое время, быть может, мы услышим о новой Сибилле.

Серьезность — тоже предел. С покушением на твою выдержку. Увидит или не увидит. На французский манер — закрывает глаза. Переодевается с джокондовской улыбкой.

Издали — лишь темный треугольник. А вблизи, он знает, — обернутый сетью мелких голубоватых сосудов под прозрачной кожей. Морщинки почти не в счет, хотя и отталкивают. Можно закрыть глаза — ради приличия, лона или просто так.

Чуть приседает, когда подтягивает "это". Что-то там цепляется — за половинки. Как у всех женщин — немного смешно. Зато рядом — просвечивают, как темные монетки, даже пупырышки с тонкими волосками над розовой кожей. Невостребованные желания. Никогда не отражаются на натуре, а только в голове.

Чтобы быть понятным, надо уметь расставаться с телом.

Ловит взгляд?

А как же логика?

Все летит к чертям?

Пошла бы или не пошла?

Нет, не рискует. Не обучена. Не привычна.

И улыбка — как у всех, полна очарования.

Как передается? Фокстротом на клавишах души?

Ночь, и бессонница за стенкой на жаркой перине.

Придет, не придет?

Не пришла.

Забыла.

Передумала.

То, что для одного — конец, для другого — начало.

Зато длинные беседы. Полны философских пузырей — отвлечений. Изыски — черт бы вас побрал. Запутаться? Изолгаться? Не меняет сути. Бессмыслица. Покой — тоже поиск и движение. Приоритета нет. Так, может быть, не все ли равно?

В любви язык жестов и язык тела должны совпадать.

Полуприкрытые глаза — отдыхает? или делает вид? Радость — и ты на что-то способен, на заумь, на человеческую глупость.

Иногда кажется — сама предложит. Взгляд более откровенен, чем язык, склонный к спотыканию. Изо дня в день одно и то же.

Счастья подавай. Сначала счастье, — а потом жизнь.

Испорченный вечер и день.

Мораль — мишура цивилизации.