Улыбка смерти на устах

Огонь разгорелся довольно быстро. Он бросил в него пакет с одеждой и наушниками. И «левый» телефон.

Жаль, немного повоняет пластиком, вызывая неудовольствие соседей.

Соседи у него – борцы за экологию. Да он и сам терпеть не может, когда пластик жгут. Но чего не сделаешь, чтобы избавиться от улик.

– А что это, не от вас ли дымом вчера воняло?

– От меня, батенька, от меня. Представляете, сучья сухие жег, да выронил по ошибке пустую пластиковую бутыль в огонь. И воняет, а вытащить горячо. Пока за водой бегал, она и прогорела.

Впрочем, что планировать! Всего все равно не предусмотришь.

Надо просто быть готовым к любой неожиданности. И не зевать.

Он ушел в дом, сделал себе двойной – нет, даже тройной бурбон со льдом. Стал попивать, прихлебывать.

Вещи скоро прогорели. В горе углей и золы осталось лишь лезвие ножа. Лучшее – враг хорошего, и он не собирался его доставать и куда-то прятать: закапывать, топить. Все равно огонь, скорее всего, уничтожил на лезвии остатки чужого ДНК, да и его собственные – тоже.

Римма

Римма ехала на дачу к Юлии Игоревне Камышниковой, в девичестве Порецкой, будучи в раздрае и полнейшем недовольстве собой. Что получается, думала она. Столько лет она убила на этого несчастного Пашу Синичкина, исполняла роль девочки на побегушках, подай-принеси-унеси, и вот теперь, аллилуйя, наконец, дослужилась до собственных заданий. Итак: ей поручено съездить на дачу, опросить свидетельницу. А дальше? А завтра? Так и прикажете ей бегать за Пашкой – и одновременно по его поручениям? Никакой доли в бизнесе Синичкин не предлагает, да и под венец больше не зовет. Хватит, прожили они вместе едва ли не год и разбежались, достал он ее – и, как она тогда полагала, расплевались навсегда, на веки вечные. Но нет! Прошел год в разлуке, и такая тоска обуяла, что не стерпеть, и снова ее потянуло – и к работе, сыску несчастному, и, главное, к Пашке. И как итог: опять она оказалась на тех же позициях, что и много лет назад, когда желторотой студенткой впервые постучалась в дверь с распечатанной на принтере табличкой «Детективное агентство “ПАВЕЛ”». И в результате окончила заочно юридический, а психологию любимую забросила. Второе – карьеру не сделала, гением сыска не стала, собственное дело не открыла; и, наконец, третье – мужем или хотя бы постоянным бойфрендом не обзавелась. А ей ведь уже за тридцать, и часики, как говорится, не просто тикают – бьют набатным.

Может, вся штука заключается в том, что присушил, приворожил ее Пашка? И с ним тесно – но врозь настолько скучно, хоть плачь! И все ее побочные романы мимолетные – только суррогат, тоска, замена настоящей страсти, которую может дать Пашуля? А он, чудило, не понимает, ревнует, бесится – но ведь тоже от себя ее далеко не отпускает, не прогоняет, не увольняет. Хотя после той истории, когда дурак Нурлан с тюльпанчиками явился к ней в столицу чуть ли не свататься[4], она уверена была, что Синичкин пошлет ее далеко и надолго. Но нет, сначала держал ледяную паузу, а потом свел их отношения к взаимовыгодному сотрудничеству. Хотя, может, в этот раз честней было бы покончить с их затянувшимися отношениями.

В общем, в сильнейшей неудовлетворенности самой собой и своим положением пребывала Римма – а тут еще работай!

Она специально поехала на дачу к Юлии Игоревне на электричке – на миру и смерть красна, может, хоть пассажиры своим видом и россказнями ее развлекут. Но от себя не убежишь – сидела, уткнувшись в окно, а попутчики, как и бесконечные коробейники, впаривающие свой нехитрый товар, от пластыря до шариковых ручек, только раздражали. А когда слабоголосый, но чувствительный дед-гитарист с седыми длинными волосами, какой-то недовымерший «каэспешник», спел старинную песенку: «Ты у меня одна», – она чуть не разрыдалась и сунула ему в сумочку целый стольник.

А тут и Пашка позвонил – но, как водится в последние времена, строго по делу: просил выяснить, знала ли Юлия Камышникова – Порецкая – о смертельной болезни отца.

Наконец, дотащились до искомой станции. Отсюда еще пару километров по проселку трюхать – хорошо хоть пешком, не надо на автобус или маршрутку перегружаться. А она уже опаздывала – эта фря, Юлия свет Игоревна, назидательно приказала: «Приезжайте строго к двум, пока мы спим», – имея в виду под «мы» своего грудничка сопливого.

Правда, едва Римма вышла на проселок, как тормознула рядом с ней женщина на «Киа Рио» – старая-престарая, под восемьдесят, а туда же, рулит. Высунулась с водительского сиденья, спросила бархатным преподавательским тембром:

– Девушка, вы в Малинники путь держите?

– Конечно.

– Подвезти?

– Буду премного благодарна.

– Садитесь. Денег не возьму, считайте, благотворительность. – А когда Римма на пассажирском сиденье устроилась, полюбопытствовала: – А вы к кому следуете? Да налегке? К нам тут без сумок с продуктами редко ходят, магазина нет.

– К Камышниковым я. К Юлии Игоревне.

– В гости?

– Нет, по работе.

– Да? Какая ж у Юльки-то работа, сынуле едва годик минул?

– Так она и не работает. Работать с ней буду я.