Улыбка смерти на устах

Наверное, следствие захочет копнуть глубже и окажется в очевиднейшем тупике, поелику выяснится, что я, допустим, никакого отношения к убиенному не имею, никогда с ним не пересекался и никакущего у меня мотива или мотивчика, даже самого крохотного, желать ему смерти нет и не было. Параллельно, кстати, выяснится, с кем из редакции убиенный контактировал — не с Луны же он, в самом деле, упал к нам на площадку. С кем-то договаривался ведь о своем участии — а может даже, и проплатил — очень часто такое бывает. И тогда тот, кто игрока приглашал и денюжки взял — кто это, кастинг-директор Нюта? Или редактор по игрокам Вера? — они хоть и будут отрицать свой материальный интерес, но первыми под подозрение подпадут. Ведь когда совесть у человека нечиста в одном аспекте и он замазан в коррупции на рабочем месте, ему и в убийстве оправдаться сложно: глазки будут бегать, голосок дрожать и пускать петуха. То ли дело я — на голубом глазу: вы знали убиенного? — нет! Когда-либо с ним пересекались? — нет! Имели общие интересы? Нет!

Что же касается единственного моего с ним контакта, так ведь никто, включая убитого, не знает и не ведает, что за ним стою я. Письмо послано с одноразового почтового ящика; ай-пи-адрес — да, он принадлежит нашей компании, но организовать ящик мог любой из тех, кто имеет доступ к корпоративной почте, а таковых у нас тут едва ли не полсотни человек зарегистрировано. Ящик просуществовал шестьдесят минут и благополучно самоуничтожился, я проверял. Надо надеяться, что покойник письмо мое стер, как и было ему заповедано, а даже если вдруг нет, то смотри выше: как найдешь отправителя? А то, что скончавшийся послание мое анонимное прочитал, в том можно не сомневаться, иначе не отвечал бы столь точно на предложенные ему сегодня вопросы.

Вот нисколько не сомневаюсь, что в итоге следствие зайдет в тупик — потому что такова уж у него участь, у нашего родного российского следствия: вечно пребывать в тупике. У нас только телевизионные да кинематографические преступления разматываются в два счета — да еще, бывает, заказные, за коими очевидно торчат чьи-то уши и в коих прослеживается чей-то своекорыстный интерес. Вот и пусть потыкаются они, расследователи, в тупике, побьются лобешниками своими о бетонную стену.

Все эти идеи, о которых я здесь долго и в свойственной мне манере велеречиво рассказывал, пронеслись на самом деле в моей голове, стремительно сменяя друг друга, а то и одновременно, за короткие секунды — пока к телу бросилась врач, стала оказывать неотложную помощь, а потом удрученно поднялась от убиенного. В одно мгновение я оценил растерянное и бледное под гримом лицо ведущего, Кирилла Малькова, и красную, перепуганную бригадира массовки Марьяшу (она у нас вечно всего пугается, а сейчас и сам бог велел), и ошеломленных Лизочку, Кристинку, Илью, Андрея — и тут я коротко и весомо скомандовал: «Звоните в полицию. И на канал» — и был уверен, что немедленно кто-то это негромкое мое распоряжение кинется выполнять. Сам же я, пользуясь короткой паузой и затишьем перед неизбежным шквалом, который привнесет сюда визит правоохранителей, быстро покинул площадку.

Со стороны могло (и должно было) показаться, что я отправился, допустим, встречать-привечать прибывших людей в мундирах и начальство — или, к примеру, службе охраны распоряжения давать. Я же кинулся по железным ступеням наверх, в аппаратную, чтобы проследить: никто, ни единая тварь и ни одна камера не посмела записать, как именно я вливаю яд в пластиковый стаканчик, а затем с широкой улыбкой протягиваю его только что победившему игроку.

В аппаратной вечно кто-то торчит, и всех оттуда выманить нереально, даже такая оказия, как выигрыш главного приза, не заставила выбежать из-за своих пультов второго режиссера. И мой теперешний визит туда, разумеется, нуждался в алиби — впрочем, теперь очень многие действия в моей жизни потребуют, я подозревал, тщательного обдумывания и объяснения: почему вдруг после убийства я бросился на свое рабочее место? Не кроется ли за этим что-то? И в данную минуту я представал перед вторым режиссером в роли Осененного Идеей Вдохновенного Частного Сыщика. Я воскликнул: «Перемотай мне последние минуты!» Ход был рискованный, потому что, если вдруг выяснится, что камеры против моих указаний таки записали момент убийства, когда я протягиваю убиенному пластиковый стакан, придется срочно и неотложно придумывать, под каким предлогом запись вдруг нечаянно размагнитится.

Второй режиссер Захар перемотал мне запись. И когда я воочию увидел, что все камеры послушно выполнили мою команду: «Стоп! Снято!» — и последними кадрами шоу стали ликующий, воздевающий кулаки к небу победитель, грохочущие пушечки и рассыпающиеся золотистые конфетти, а дальнейшее, включая мою роковую руку, протягивающую убиенному сосуд, ничего не записалось, в тот самый момент у меня на душе, наконец, стало светло и спокойно. И я начал думать, что убийство, осуществленное мной, оказалось и впрямь идеальным и не быть ему раскрытым никем и никогда.