Улыбка золотого бога

В сумраке коридора Лизхен походила на привидение. Длинная ночная рубашка, отделанная кружевом, белая шаль на плечах, распущенные волосы и туфли в руках. Мокрые туфли с комочками грязи.

– Проходите.

– Вы… вы, может быть, оденетесь? – Она протиснулась бочком, поставила туфли у порога и, подойдя к окну, замерла. И место выбрала почти то же, что Ильве, и позу. Сходство насмешило.

– Чему вы улыбаетесь? Нет, не говорите, я понимаю, меня все всегда ругают за излишнюю впечатлительность, за то, что меня так легко смутить. А что я сделаю, если и вправду легко? Если я такая?

– Ничего, наверное.

– Вы меня понимаете? – заломленные ручки и испуганный взгляд. – Мне так страшно… нет, я не того боюсь, кто ходит по дому, вы догадались, что я соврала… все догадались, чего уж там, так глупо, так…

– Глупо.

Я намеренно подошел близко, ближе, чем дозволено правилами приличия, настолько, чтобы ощутить слабый запах сигарет. А Лизхен не отшатнулась, наоборот, вперед подалась, холодные ладошки легли на грудь, шаль соскользнула на пол.

Черт, только этого мне сейчас не хватает.

– Вы умный, вы… вы самый замечательный человек, которого я когда-либо встречала.

– Куда ты сейчас ходила?

– Я? – Она отпрянула, но недостаточно быстро, чтобы я не успел схватить ее за руку.

– Ты, Лиза. Куда ты сейчас ходила? Или правильнее спросить, откуда ты сейчас вернулась? Туфли мокрые, в грязи, а в коридоре, наверное, следы остались, во всяком случае, должны были остаться.

– Умный, да? – Лизхен попробовала вырваться, но когда не вышло – успокоилась.

– Умный. Сама сказала. Так куда?

– А не твое дело, куда надо, туда и ходила… покурить.

– Или встретиться с тем, кто курит. Кроме меня, в доме Виктор и Михаил, значит, кто-то из них? Виктор вчера уехал…

– Отпусти, я сейчас заору.

– Ори. А потом объясняй, что такая приличная девушка делает в комнате старого занудного типа. Спорю, они решат, что ты пыталась меня соблазнить.

– Идиот, – фыркнула Лизхен. – Ни черта ты не понимаешь… да, выходила. Зачем? А угадал. На свидание. К любовнику!

Я ей не поверил.

– Кстати, не я одна бессонницей страдаю. Может, у Топки поинтересуешься, какого фига она вокруг дома круги наматывает? Собачку выгуливает… ага, как же. Видишь, фиговый ты сыщик, Яков Палыч, спишь, спишь, так все и проспишь.

– Ты за ней следила. – Руку я отпустил, Лизхен демонстративно потерла запястье и, подобрав с пола шаль, накинула на плечи. – Ты следила за Татьяной, потому что ревнуешь.

– У тебя паранойя, дядя. – Она прижалась всем телом и шепнула в ухо: – Дурак ты, ведь могли же договориться.

От кожи Лизхен слабо пахло дымом и свечами, а на кружевном воротнике блеснула сталью английская булавка. Кое-что прояснилось.

– Кстати, неужели ты поверил, что они все были знакомы с Нелли случайно? Врут… все-все врут… – Лизхен пятилась к порогу, не решаясь повернуться спиной. – Кроме меня. Я ее не знала, не могла знать… но тсс-с, – она приложила палец к губам, – ты скоро сам все поймешь. Ты же умный. Правда, иногда дурак.

А я и вправду понял, не тогда, когда позвонил Ленчику и записал адрес, а тогда, когда съездил по нему.

Нелли умерла. Сентябрь прошлого года, минула первая декада, когда лето, плавно перетекая в осень, щедро разливает золото по пыльной зелени листвы, а тепла с каждым днем все меньше, хотя солнце светит по-прежнему ярко. К вечеру небо расцветает облаками и становится совсем уж холодно, и холод этот, скопившийся за ночь, держится до самого полудня. Чуть позже поседеют инеем бетонные стены, и деревянные домики на детской площадке, и скрипучая карусель с кривыми перилами. А еще позже зарядят дожди, которые смоют, растопят слякотью остатки красок и впустят в уютное нутро подъездов сырость. Запахнет прелыми листьями и запоздалым дымом поздних костров, зажгутся фонари во дворах, и однажды в шарах желтого света засияет серебряной мелочью первый снег.

Но все это потом, ближе к зиме, а сейчас, во второй декаде сентября, сладким запахом костров таяло на языке уходящее лето. Я не романтик и не поэт, я – личность практичная и деловая и даже, если Ленчику верить, местами отвратительно циничен, но это место, которому следовало бы быть мрачным и наводящим тоску, пробуждало в душе какие-то совсем иные порывы.

Стражей вдоль серого забора выстроились тополя, отделяя мир живых от мира мертвых, и там, снаружи, осени больше, а здесь все еще август.

Синие колокольчики беззвучно покачиваются на тонких стебельках. Влажные кудри мокрицы с белыми звездочками цветов жмутся к граниту. Стайка воробьев купается в желтом песке у разрытой могилы.

Я иду дальше. Мне бы вообще не следовало приходить сюда, ведь имелась же копия свидетельства о смерти. Со свидетелями, с соседями Ленчик поговорил, они подтвердили, что Нелли умерла. Чего еще надо?