Улыбка зверя

— Милый Прозоров, — сказала Ада. — Что мне теперь до этого Урвачева? Пусть собирает угли на свою голову… Не он, так другой… Обещай мне лучше — не бросать меня до самой смерти. Будь не рядом, ни в коем случае не рядом… но неподалеку. Когда будешь хоронить меня, в лицо мне не заглядывай. А потом, как мы с тобой и уговаривались, ты идешь в Оптину пустынь. Ты ведь разбойник, Прозоров… Тебе туда и нужно, ведь пустынь эту основал именно разбойник. И звали его Опта… Он в конце жизни раскаялся.

— Но я-то не раскаялся…

— Все равно иди. Ну хотя бы ради меня… Обещай. А там как уж получится.

— Дядя, — раздался за спиной у Прозорова все тот же проклятый голосок, и Прозоров почувствовал, как на голову ему льется что-то холодное и липкое…

Зверский хохот раздался за соседним столом.

В ту минуту, когда на голову Прозорова лился томатный сок, к сияющему подъезду ресторана подкатила кавалькада из трех лимузинов. Впереди — прекрасно сохранившаяся “Победа” вишневого цвета, за нею — неприметные “Тойота” и “Фольксваген”. Из “Победы” с кряхтением выбрался подтянутый старик в добротном бостоновом костюме, бериевской шляпе и в белых бурках, какие носило во времена репрессий лагерное начальство. Из иномарок вышли двое парней в дубленках, один из которых тотчас обрушил поток брани на приятеля:

— Ты, Сашок, падла, меня на площади подрезал! Надо было въехать тебе в задницу…

— Ты когда права-то получил, Петруха? Ты чё гонишь тут? Тащится, как проститутка…

— Тихо, тихо, парни, — урезонил старик. — Без базара. Место культурное, а вы тут собачитесь…

— Ты сам видел, Прохор Кузьмич, как он меня на площади подрезал. Я чуть в тумбу не врезался!

— Ша, братцы! Праздник у нас, день отдыха… И так без выходных вкалываем, так вы еще и отдых портите…

Прохор Кузьмич степенно взошел по ступенькам, потупал бурками по решетке, сбивая снег, затем поздоровался за руку со стоящим у распахнутых дверей швейцаром. Швейцар с почтением снял фуражку с лакированным козырьком и желтой тульей.

— Здравствуй, Прохор Кузьмич!

— Вечер добрый, Игнат Матвеевич, — профессионально оглядывая бодрую фигуру швейцара, поздоровался Прохор Кузьмич. — Рад видеть в добром здравии.

— И вам того же… Отдохнуть решили? В кои-то веки…

— Да, Матвеич, работы — не разогнуться. И роем, и роем, и роем… Как кроты.

— Оно понятно. От нас одних сколько перепадает к вам народу. Погуляют — и за ножи. А то и за пушки…

— Место злачное, — согласился Прохор Кузьмич. — А ты поощряй, Матвеич… Ты поощряй.

— Я поощряю, Прохор Кузьмич.

— Что сегодня? Наша клиентура есть?

— Четверо, — доложил Игнат Матвеевич. — С полчаса как вошли. В центре зала. На нерве сидят, опасаюсь, как бы большой стрельбы не получилось…

— А ты не опасайся, Игнат Матвеич… Ты поощряй. Отрабатывай процент.

— Я поощряю, Прохор Кузьмич… А уж насчет процента благодарен. Не обижаете. Как в эту зиму дела у вас?

— В последнее время солидного клиента не было. После Ферапонта — одна мелочевка. Количеством, так сказать, на плаву держались… Да оно ведь иной раз с оборота больше заработаешь.

— Это так. Курочка по зернышку клюет… Гляди-ка ты, какая барышня пробежала, — изумился Игнат Матвеевич, едва не сбитый с ног вылетевшей из дверей женщиной, которая бросилась к стоянке машин. — Так проходите, что ли, Прохор Кузьмич? Зазябнете на ветерке…

— И то верно, — согласился Прохор Кузьмич. — Айда, ребята…

Сашок и Петруха, улыбаясь и потирая руки, направились вслед за стариком.

— Э-э, тю-тю-тю… Постой-ка, — придержал их старик, прислушиваясь. — Ага, так и есть… Повременим, ребята…

— Ну что ж, Ада, я не хотел, — сказал Прозоров, вытирая голову салфеткой. — Иди, подгони машину к подъезду.

— Хорошо, — кивнула Ада. — Но лучше бы этого не было. Удержись в рамках. Постарайся…

Ада поднялась и быстро пошла к выходу.

— Ты погляди, Репа, какая краля у этого старого козла! — крикнул Паук, пытаясь схватить ее за руку. Ада увернулась и бросилась к дверям.

Прозоров поднялся.

— Сидеть, старый пес! — приказал Репа, тоже поднимаясь. — Перо захотел в задницу получить?.. А, пес?.. Отвечай…

— Отвечай, придурок, когда тебя люди спрашивают! — поднялся с места и Паук. — Счас тебе рожу в портянки порву…

— Братва! — шагнув к их столику, сказал Иван Васильевич с видимым отчаянием. — Можно, я присяду на краешек стула? А вы позовите официанта. Надо выпить мировую…

— Какая ты нам “братва”, козел старый? — с презрением ответил Паук. — Вы слышали, как он нас оскорбил? Публично оскорбил, шелудивый… Ах же ты, паскудник… Опустить его надо, точно…

Прозоров вытащил пачку долларов. Музыка стихла. На лицах бандитов проступило одинаково тупое недоуменное выражение.

— Бутылку шампанского! — сказал Прозоров, вытаскивая сотенную и бросая ее на стол. — Зовите официанта… Впрочем, нет… Я что-то передумал пить с вами шампанское. Я после один выпью, не чокаясь…

Бандиты все еще были в замешательстве.

Прозоров взял со стола брошенную купюру, положил ее в нагрудный карман пиджака, затем отсчитал из пачки три бумажки, протянул Рыжему. Рыжий, оглянувшись на товарищей, машинально принял деньги.