Улыбка зверя

— Все, товарищи! Делимся на группы и агитбригады. Разъезжаемся до вечера по точкам. Надо отрабатывать гонорар…

— Ну, полдела сделано, — сообщил Колдунов Урвачеву, встретившись с ним в своем кабинете сразу же после открытия памятника. — Хорошо выступал один… Профессионал. С пафосом, со слезой… Народ замечательно реагировал. Так, теперь осталось только банкет провести…

— Я вам советую, Вениамин Аркадьевич, выпить пару рюмок и покинуть эту публику. Пусть уж они в узком кругу… Я ресторан приказал очистить от лишних людей.

— Я тоже так планирую. Два-три тоста. Вручение премий и “до свидания, государственные дела…”

— Именно так. У них могут произойти конфликты с местной пьющей интеллигенцией… Мне уже пришлось с утра после завтрака вытаскивать из отделения одного гостя, какого-то поэта Шальнова… Действительно, шальной.

— Шалый, — поправил Колдунов. — Самый талантливый, говорят… Надо его на банкете от нашего художника Верещагина подальше отсадить. Наш-то тоже шебутной. Не приведи Бог, объединятся…

— Самый талантливый? Никогда бы не подумал. С другой стороны, натуры странные… Но в конце концов — безвредные, в сущности, люди… Иной в романе горы трупов нагромоздит, а так, по жизни, курицы не зарежет…

— Все в слова уходит, вся сила…

— Может быть, может быть… — рассеянно проговорил Урвачев. — Все, дорогой Вениамин Аркадьевич, в этой жизни может быть…

Что-то в тоне собеседника насторожило Колдунова.

— Вы чем-то озабочены, Сергей Иванович? — спросил он. — У вас в лице что-то переменилось…

— Да как вам сказать, Вениамин Аркадьевич… Поводов особых для беспокойства нет. Выборы мы выиграем с отрывом и при любых обстоятельствах, это я вам гарантирую. С РУБОП вроде бы все уладилось. Правда, московские занялись прокурором Чухлым, но это — его проблемы. Заелся, поросенок. Мы-то с вами лично ни в чем не засвечены. Моих “шестерок” метут москвичи, но на то они и “шестерки”…

— Так в чем тогда дело? — механически спросил Колдунов, одновременно подумав: “Ни хрена себе — мелочи…”

— А дело в том, — ответил Урвачев, — что по моим сведениям, тем же поездом, которым доставлены были писатели, прибыл в наш город еще один человек. И прибыл не один, а в компании очаровательной особы. И мне думается, не тоска по родине привела их сюда.

— Кого вы имеете в виду? Что за люди?

— Да вы их знаете, Вениамин Аркадьевич. Это близкий друг вашего детства Прозоров. Хороший профессионал, я вам доложу. У меня есть кое-какие виды на него. Но зачем он прибыл, по какому такому срочному делу? Ведь должен же понимать, что это может быть опасно для него… Мягко говоря.

— Так, так… А дама?

— А дама, уважаемый Вениамин Аркадьевич, ни кто иная, как неутешная вдовица бывшего вашего протеже Корысного, трагически погибшего на ее же глазах.

Колдунов слегка изменился в лице и эта слабая перемена не ускользнула от внимательных глаз Урвачева.

— А скажите мне откровенно, уважаемый Вениамин Аркадьевич, — вкрадчиво спросил он. — Не кажется ли вам странным то обстоятельство, что ваш ближайший подчиненный Корысный, человек безусловно умный и расчетливый, не оставил никаких мемуаров о вас? Он ведь много знал лишнего, неужели же не подстраховался?

— Вы говорили, что погибший Ферапонт досматривал личные вещи Корысного и ничего не обнаружил… Может быть, он и нашел что-нибудь… э-э… что-нибудь компрометирующее, да не поделился с вами? Корысный много знал, это верно. Но до сих пор все было спокойно…