Улыбка зверя

— Добрый день, — вежливым и нейтральным тоном произнес Иван и — отвел глаза. Первое его впечатление от попутчицы было самым благоприятным, эта женщина его взволновала.

Привстав на цыпочки, он аккуратно уложил на полку над дверью свой плащ, вывернув его шелковой изнанкой. Затем присел к столику, краем глаза наблюдая за попутчицей, которая как ни в чем не бывало продолжала свой туалет, и раздвинул занавески. Поезд уже начинал свое движение.

Незнакомка между тем сложила свои шпильки на столик, спрятала в дорожную спортивную сумку щетку, взглянула на Прозорова и улыбнулась. Эта открытая улыбка показалась Ивану странной и неожиданной, тем более, что минуту назад она никак не отреагировала на его приветствие, отчего Прозоров подумал, что девица спесива. Теперь же он отмел это свое поспешное предположение, хотя и терялся в догадках, как ему быть дальше и что говорить. Но тем не менее, благодаря этой улыбке, Иван почувствовал прилив вдохновения и, улыбнувшись в ответ, сказал:

— Не знаю, как действует на вас железная дорога, но на меня лично…

Он не договорил, потому что женщина улыбнулась еще раз, и снова как-то странно, с каким-то мучительно-знакомым выражением, а после, взмахнув пальцами перед своим прекрасным лицом, произнесла сдавленно, страстно и гортанно:

— Ув-ва, ува…

Прозоров вздрогнул, почувствовав, как в глубине души шевельнулся холодок первобытного мистического ужаса, какой внушают порой отмеченные роковым увечьем люди. Он осекся, мигом смутившись. Увы, перед ним была глухонемая. А как завоевывать глухонемых красавиц он не знал. Не вытаскивать же перо и блокнот? Он и с обычными-то женщинами был скован… Да, говоря честно, Иван Васильевич, человек вовсе неробкого десятка, был удивительно робок в отношении прекрасного пола.

Иван Васильевич, смутно о чем-то жалея, еле слышно вздохнул, затем решительно скинул с себя пиджак, быстрыми и ловкими движениями взбил подушку. А через минуту он спал глубоким сном, лежа на спине и положив руки под затылок. Он давно приучил себя мгновенно засыпать в любой ситуации. Когда-то в середине семидесятых годов, будучи в Мозамбике, он, оторвавшись от погони, едва только выбрался и выполз из зловонных хлябей, в одну минуту уснул крепким сном на зыбком краю болота, а когда проснулся, увидел, что за ночь на его ботинках выросла бледно-зеленая бахрома какого-то ядовитого фосфорного гриба…

Ныне же, в течение ночи, он несколько раз смутно просыпался и, кажется, даже открывал глаза, ибо осталась в нем память о каких-то вялых торможениях поезда, о медленных прохождениях по диагоналям купе столбов лунного света. Кто-то, бесцеремонно постукивая молоточком по колесам, прошелся вдоль поезда, затем проплыл мимо обрывок чьей-то беседы, вагон мягко тронулся и снова въехал в туннель сна, а когда ходко вылетел оттуда, в купе уже горел мягкий электрический свет.

Прозоров скосил глаза и увидел, что попутчица передвигает стоявшие на столике стаканы с чаем, одновременно, как и вчера, расчесывая свои волосы, и точно так же в ее губах зажаты несколько длинных шпилек. Заметив его пробуждение, она, подняв брови и, сузив светлые глаза, кивнула ему и что-то невнятно проговорила, не вынимая шпилек и не разжимая губ.

— Что? — хрипло выговорил он, совершенно забыв, о ее немоте.

— С пробуждением! — весело сказала незнакомка, вытащив шпильки и тихо рассмеялась его непроизвольному изумлению.

— А как же “ув-ва”? — улыбнувшись в ответ, спросил Прозоров.

— Но ведь действует! — сказала она, одним движением скрутив волосы и уложив их высоко на затылке, принялась ловко и точно вонзать в узел длинные шпильки. — Извините, но я заметила не совсем хороший блеск в вашем взгляде, поэтому… Теперь же, чтобы не тратить времени на всякие побочные условности… Сразу же говорю на прощанье, что зовут меня Ада, я еду в Москву, а там растворюсь навеки в толпе и больше мы никогда не увидим друг друга.

Иван Прозоров молча слушал ее отрывочные фразы, успевая при этом отстраненно анализировать: девица с характером резким, не без комплексов, подвержена смене настроений, капризна, открыта для оккультных влияний, наверняка когда-то была шокирована мужской агрессией, хронически беспокойна, склонна к тому, что в народе именуют “динамой”, стеснительна и распутна…

Стеснительна, это точно, подумал он, ибо чуть сутулится и слишком явно и показательно борется со своей стеснительностью…

Все это пронеслось в его голове в одно мгновение, а еще через мгновение он с легкой горечью вынужден был вспомнить, что не один раз ошибался в женщинах, ибо слишком тяжело добраться в них до того, что называется сущностью.

Кроме того чутье подсказало ему, что с этой женщиной ему вряд ли удастся сойтись близко, и все его усилия в данном направлении заранее обречены на неудачу, а потому лучше всего и не пытаться это сделать, куда как лучше сыграть роль добродушного старшего и опытного товарища, этакого благожелательного дядю, вполне индифферентного к женским чарам и обаянию…