Улыбнись горам, дружище!

Довольно скоро мои стихи были впервые опубликованы в институтской газете «Политехник», они имели проправительственную окраску и были посвящены роковым для меня датам – начала ноября, начала новой эпохи…

Дворцовой площади простор с вечерней синевой.
Давай сегодня по душам поговорим с тобой...

Но настоящего разговора с пролетарской святыней тогда не получилось, и меня выгнали из института, с 4-го курса, после чего я уехал в геологическую экспедиции в Казахстан, в пустыню Бет-пак-дала, к скорпионам и тарантулам...

Есть забава теперь у меня,
Я по-своему время считаю:
Каждый день теперь совершаю
Я обряд погребения дня.
Так прошло уже много дней.
Пылью, ветром, зноем богаты
Похороненные солдаты
Заблудившейся жизни моей... -
писал я тогда в изгнании...

А вернувшись в Ленинград, опять припал к живой воде юмористики...

Помнится, я написал целую поэму о своих злоключениях, при этом набрался смелости и публично исполнил ее в огромном зале Политеха. Человек я уже тогда в студенческих кругах был популярный, и успех был большой. Поэма начиналась так:

С тех пор как я из института
Был изгнан волей высших сил,
Я сердце трауром окутал
И долго яростно грустил.
«Печальный дух мой, дух изгнанья»
Витал над грешною землей
И каждый вечер на свиданье
Летал в Сосновку, – как домой...

Далее я описывал ночной вечер, на который сошлись-съехались все герои литературных и драматических произведений, многим из которых я давал весьма рискованные в те годы характеристики...

Вот пронеслась голубая дымка...
Это – «Человек-невидимка»!
Все говорят, – это тот пошел,
Кому на Руси жить хорошо!

А потом там был доклад товарища Остапа Бендера, – как мне удалось переиздаться, и многое другое, звучавшее в те времена достаточно остро... Но – «судьба Евгения хранила» – на этот раз, и все тогда обошлось без КГБ. КГБ было потом... Их, сотрудников, тоже можно было понять... Я умудрялся в широкой компании, за столом исполнять такие строчки:

В районном ОВИРЕ я сутки стою,
Очередь медленно движется,
Сдают – паспорта, и я сдаю
Мою краснокожую книжицу!
С каким наслажденьем жандармской кастой
Я был бы исхлестан и распят
За то, что бросаю я им молоткастый,
Серпастый советский паспорт!
И я достаю из широких штанин
Свою выездную визу.
Читайте, завидуйте, я не гражданин
Советского Союза!

Конечно, эго был блеф, игра ума, желание подергать «тигра за усы», никуд а я уезжать никогда и не собирался, с чего это я должен уезжать со своей родины? Я вам не нравлюсь, товарищи? Вы мне часто тоже. Может быть, вам лучше уехать? Так думал я тогда и почти также продолжаю думать сейчас...

Первые стихи, написанные в горах Кавказа, куда я попал, решив заняться альпинизмом, представляли собой определенный сплав ранее уже обозначившихся мотивов и назывались так: «Очень лирические стихи о том, как помочь милиции, комсомольской, профсоюзной и другим организациям в борьбе с растущей преступностью».

Небо зеленеет на востоке,
И всплывают гор далеких цепи,
Как стихов полузабытых строки,
Что тревожат память на рассвете.
Цветом небывалым, нежно алым
Тронут снег, сиреневые тени
Спрятались за розовые скалы,
Валунам забрались на колени.
Над седым встревоженным простором
День встает в торжественном расцвете.
Если б каждый мог увидеть горы,
Не было б преступников на свете!
Увы! События нашей жизни развеяли этот романтический миф...
Наверное, устроил так Аллах,
Иль Сатана подстроил все умело:
Бандиты вырастают и в горах,
И с этим ничего уж не поделать!