Ум на три дня

— Одежда — дело наживное, — заливался тем временем Ловкач, — да не всякий с ней добровольно расстанется. Таковое деяние, соверши его кто, приведет души людей в восторг и умиление! Вот и мыслю я: ежели ты, о кувшин добродетели, поделишься с сирыми платьем своим, а сирые, придя, скажем, в Усмерас, станут рассказывать людям об этом духовном подвиге, не послужит ли сие к славе твоей? Не станут ли в другой раз люди охотно приглашать тебя на суд и праздники и щедро одаривать столь достойного во всех отношениях суфея?

Тут Конан, чтобы подавить душивший его смех, прокашлялся и смачно сплюнул себе под ноги.

Суфей сделал вид, что обдумывает слова Ловкача, хотя для себя уже все решил.

— В твоих речах усматриваю я жемчужное зерно, — молвил он степенно, прикидывая, где будет ловчее снять платье без особого ущерба для собственного благочестия. — Объясни мне лишь, на кой ляд сдался тебе мой свиток?

— А как же! — воскликнул Ловкач. — Сказано в Заветах: "Жизнь человеческая коротка есть…" Вот и не стану я терять драгоценное время, а стану я денно и нощно припадать к источнику мудрости.

Старец пожевал тонкими губами, потом изрек:

— Хоть ты и невзрачен с виду, но смышлен и достоин обучаться у суфея. Я отдам тебе свою одежду, посох и свиток, а когда ты разгласишь о моем деянии в Усмерасе, можешь вернуться, и я возьму тебя в ученики. Буду ждать тебя под этой скалой три дня и три ночи.

И он величественно направился в сторону могильника, лелея слабую надежду, что этот чудак с большой дороги и вправду чего доброго решил просветиться и, чем Бел не шутит, захочет возвратить присвоенное.

Ловкач устремился вслед за суфеем, выражая невнятными криками свой восторг и благодарение Митре за то, что встретил наконец достойного исполнителя Заветов Его, и вскоре скрылся вместе со своим будущим учителем за скалой.

Когда он появился, Конану снова пришлось кашлять и плеваться. Оранжевый тюрбан сидел на маленькой головке Ловкача, как горшок на огородном пугале, полы халата мели землю, а посох вздымался над головой на добрых два локтя. Деревянный футляр с мудреным свитком Ши водрузил на плечо, а под мышкой его алели туфли с загнутыми носами, слишком большие, чтобы украшать собой грязные ноги шадизарского воришки.

Приблизившись, Ловкач передал это богатство варвару и в изнеможении утер со лба пот.

— Видит Бел, — сказал киммериец, даже не пытаясь скрыть свое восхищение, — подарок дива чего-то да стоит! Грабанули суфея, но никто не скажет, что мы нарушили обычай не трогать этих словоблудных! Да старикашка и рад, поди, еще и прославиться. Будет сидеть здесь до изнеможения и ворон считать…

— Не говори там, друг мой, — печально молвил Ши Шелам, — всякая старость достойна уважения. Склоняюсь я, когда дело будет окончено, вернуть почтенному Куббесу его добро и навсегда удалиться с ним в пустыню, чтобы постигнуть Истину.

Варвар чуть не поперхнулся. Он уставился на Ловкача так словно увидел рыбу, разгуливающую посуху.

— Ладно, — проворчал он наконец, — послушаем, что ты запоешь через пару дней, когда из твоей башки выветрится вся та чушь. Сейчас-то что делать будем?

— Сейчас я нуждаюсь в твоей силе, о скала мышц. Следует погрузить на повозку каменных истуканов, стерегущих могильник, и отвезти их в Усмерас.

Воцарилась тишина, только где-то высоко в небе вовсю заливался жаворонок.

— Погрузить, значит, — зловеще проговорил Конан, сверля приятеля взглядом своих синих глаз, — погрузить и оттащить… Слыхивал я, что в скорбном доме некоторых умников не только водой ледяной окатывают, но и по-другому учат!

И он демонстративно глянул на свои мощные кулаки.

Однако это не произвело на Ловкача должного впечатления: он все еще пребывал в мечтательной задумчивости.

— Именно так, юноша, — сказал он, почесываясь под суфейским халатом, — иначе мы не сможем вернуть наше добро, выгодно обменять его, вернуться в Шадизар и заработать по мешку золота. Вот послушай…

Конан послушал.

Не успел бы кто поплоше и кубка осушить, а "скала мышц" уже вовсю ворочал каменных истуканов и грузил их на повозку. Идолы были не слишком велики, и весу в каждом было не больше, чем в двух мешках муки. Потом ухватившись за постромки телеги, но без особых усилий покатил ее в сторону Усмераса. Ловкач, сославшись на недомогание, вызванное чрезмерными усилиями, улегся в повозке, но этот груз и вовсе можно было не брать в расчет.

Последнее, что разглядел киммериец, впрягаясь вместо исчезнувшего мула, была худая фигура суфея, торчащая, словно жердь, возле белой скалы. Из-под засаленных обносков, которые еще недавно красовались на Ловкаче, торчали кривые волосатые ноги. Мудрец простирал вперед старческие длани, не то благословляя, не то проклиная своих грабителей.

* * *

Ши Шелам заглянул в лежащий на коленях свиток и изрек:

— Хамнаар хамы чуве Кара дуне хамнаар чуве!

Под крышей сельского дома тридцать человек затаили дыхание, внимая мудрым словам.

Ловкач поскреб грязным ногтем по пергаменту и объявил:

— В переводе с магического это значит вот что.

О, горе, горе мне:

Проворен, как марал,